Ещё раз о войне

Светлана
Гунько

Еще раз о
войне

Когда
закончится последняя война,

Меня
вы непременно известите,

Гармошечку
к окошку прислоните,

И
птицы защебечут мне: Весна!

Я
к вам приду ненадолго.

Часок
побуду,посмотрю цветущий
сад.

Всех
обниму,сыграю свой вальсок,

И
с легким сердцем возвращусь назад.

Дед
мой, Василий Миронович, часто и с
подробностями рассказывал мне о войне.
Усаживаясь рядом со мной на скамеечке,
положив свои большие руки на колени, он
вспоминал:

«Что
и говорить- война была
страшной.
Целые
дивизии были брошены под огонь фашистов,
а у наших солдат - винтовочки, да и не
все призывники были готовы к бою. Мне
повезло: в октябре 1941 года
послали
нас под Калач на Дону, дали на отделение
двенадцать винтовок, по пятнадцать
патронов и по две гранаты без запалов
. А
в
1942 году

перевезли нас на станцию Сватово
Ворошиловоградской области. Там наше
пополнение не успело и закрепиться, как
немцы стали обстреливать и отражать
удары было тяжело. Бои шли горячие, везде
крики, суматоха, огонь и командиров
наших не видно было. А когда настала
передышка мы поняли, что попали в
окружение. Непонятно было где фронт, а
где тыл, где наши, а где немцы. И решили
мы с товарищами выбираться сами по звуку
боя. На третий день вышли на дорогу. А
войной-то и не пахнет: чуть копотью
несёт и гудом далеким, словно гроза
ушла. Трава не примятая , даже кузнечики
стрекочут, и трава полынком пахнет.
Слышим-гудит машина, обрадовались, но
«нарвались» на немцев. Всё, думаем -хана
нам! Стоим мы двенадцать оборванных
солдатиков с закопченными лицами на
возвышенности у дороги. Останавливается
грузовая машина, а в кузове немецкие
автоматчики. Наставили на нас автоматы,
но стрелять не стали и поехали дальше.
Так мы остались живы. Страшно было,
казалось, сердце переставало биться.
Вот тогда-то мы и упали в траву. Земля
родная ,видимо, сберегла нас. Но мы решили
двигаться дальше и только на девятые
сутки вышли к станции Качалино. А уже
в сентябре 1942 года нашу дивизию перебросили
под Орел. Я воевал в 307 дивизии 19 стрелкового
полка младшим сержантом, командиром
отделения до июля 1943года. В одном бою
под Орлом я уничтожил двадцать девять
фрицев и сжег один танк «Тигр». У меня
была бутылка горючего. Но некому было
подтвердить, вокруг не было ни командования,
ни живых солдат. Думал, Героя Советского
Союза дадут, а дали медаль «За Отвагу».
И то вручили в 1966
году,
когда уже война закончилась , и я работал
в городе Котово Волгоградской области.
И дали книжечку:

«Иди
,Василий Миронович, получи в банке
деньги». Я пошёл , в банке подсчитали ,
получилось 280 рублей. О! думаю , очень
хорошо. Потом ещё реформа- осталось 28
рублей,тоже хорошо думаю, потом ещё
пересчитали, осталось 2 рубля 80 копеек.
Вот доложил 7 копеек ,купил бутылку водки
и выпил за Медаль».

Дед
опускает голову, поправляет руками
клетчатую рубашку, вздыхает и, подняв
брови продолжает:

«Думаешь,
откуда брались силы? Я и сам удивляюсь.
Мне уже тридцать пять годков было, жизнь
повидал, а многим солдатикам по семнадцать-
девятнадцать лет. Не все выдерживали,
под пули лезли. А надо было терпеть и
голод , холод , боль и страх. Это только
в кино красиво показывают про горячие
обеды в котелках. А мы-то голодными были
по двое-трое суток, полевая кухня не
успевала за армией, и мы шли в атаку с
винтовочками, зная, что идём на верную
гибель. В боях под Орлом творился
настоящий ад: взрывы всё небо закрывали,
танки горели свечками. А немецких
танков-то была «сила»! Первое время у
нас творилась страшная неразбериха.
Поле перед нами горело, на земле лежали
наши убитые солдатики, убитые немцы,
танки раскатывали поле в огне и черном
дыму. Один танкист пытался вылезти из
горящего танка, но так и повис из люка-
некому было помочь. Не слышно было
никаких команд. Голова раскалывалась
от гула, стрельбы, огня и горького дыма».

Василий
Миронович вздыхает, но смотрит на меня
с улыбкой. И я не пойму, как дед так
спокойно говорит о войне. Гладит меня
по голове: «А вот был такой случай .
Стояли мы в обороне у села
Никольское
Курской области, там лощина была
неохраняемая, а на той стороне домик
маленький, куда привозили обеды. А по
лощине мины были установлены одна возле
одной, но мы колья воткнули, где безопасно
ходить и коноплю набросали- по ним и
бегали и за домик хоронились. В домике
бойцы находились человек по пять. Дружок
мой Сизиков Петро и говорит мне:

«Иди
Мироныч покушай, я тебе там оставил еду
в котелке». Но не успел я дойти, снаряд
попал прямо в домик, одну стену пробило
и вторую стену. Одного бойца убило. Вот
мой обед и взлетел в воздух, а я живой
остался. Но мы продолжали бегать кушать
и за печку становится, думали, что
печку-то не пробьет. В нашем взводе
почему-то все время двенадцать человек
было. Один придёт, двоих убивало. Голодали
часто, спасибо нашли мы погреба на
нейтральной полосе: там картошка осталась
гнилая, вот натрём на противне мы эту
картоху и ночью, чтоб дыму не было в
блиндаже пышки напечём. Немцы были со
стороны лощины в лесу, а мы на стороне
жилых домов. Да жилые дома вряд ли можно
так назвать- сплошь погорелые.

Эх,
там под станцией Поныри жаркие бои шли,
немцы сильно укрепились, танков у них
было много. Шли бои и у села Никольское.
Зима была трудная и снежная, немцы
сопротивлялись здорово, родная артиллерия
хорошо поддерживала пехоту, и в феврале
1943года наши войска взяли станцию. Но
бои в районе Понырей не прекращались
аж до июля. А зимой мы часто попадали в
окружение. Помню, как-то затихли взрывы,
Андрюшка
пошёл получать провиант, принёс хлеба,
сухариков и сахар -получил на всех. Я
подобрал где-то мешок и подшил под
шинель- в декабре холодно было, теплого
обмундирования не выдавали. И вот мы
четверо пошли искать, где бы переночевать.
Эх, я в темноте и упал в траншею, сильно
ударился, нога долго болела. Поселок
весь погорел, к счастью нашли мы маленький
домик, а хозяйка говорит:

«О!
Ребята! Я бы вас приняла, но места мало».

Но
сжалилась и пустила, мы и переночевали.
А утром смотрим-маршевая рота ушла без
нас. Старшина говорит:

«Хорошо
что отстали,у меня еда осталась».

Вот
набрали мы продуктов: хлеба, сухариков,
сахар, консервов- считай повезло ».

Дед
наклоняется и берёт рыжего кота на
колени, уж очень он любил своего «Рыжика».
Продолжает со вздохом:

«А
еще был такой случай. Как-то совсем у
нас животы подвело- два дня полевая
кухня не смогла добраться до нашей
дивизии. А тут как праздник: подъехали
повозки, разбили палатку, дымок пошёл
и запахло едой. Солдатики побежали
к палатке с радостными лицами,
перебрасываясь на ходу одобрительными
словечками. Ванюшка, мой товарищ, торопит
меня, а у меня, как назло, нога занемела.
Я нагнулся, чтобы размять ногу в сапоге,
и тут раздался взрыв.
Снаряд попал прямо в палатку. Все погибли.

Я
лежал на земле, отброшенный взрывом ,
сапог Ивана с оторванной ногой упал
возле меня. Ой-ёй! В
голове моей всё потемнело,
долго не мог я унять
головокружение и шум в ушах. Часто мой
Ванюшка снился мне. К
вечеру набралось нас ,оставшихся в
живых, человек десять. Досидели мы до
ночи в траншее, а потом пошли к станции
Поныри. Нашли возле станции мешок с
крупой и комбижиром -вот это была удача!
Наварили мы этой крупы и наелись, ночевали
в блиндаже ,а на ночь выставили охрану.
Утром прибегает офицер и кричит:

«Танки!
Танки немецкие много, целая туча прет!»

Побежал
я к блиндажу ребят своих предупредить.
Я хоть маленьким был, но всё -таки
начальник, вот и приказываю, чтобы
половина взвода, а это всего-то шесть
человек наступала на танки, а остальные
пошли в обход , думали зайдут в тыл к
немцам. Перебежали мы через железнодорожную
насыпь. Тогда народу выбили много, но
мы благополучно схоронились в саду,
который был рядом, нас и не заметили.
Вот тебе и тыл. К
вечеру пересекли лощину и дошли до села
Никольское,
там меня и ранило в ногу и руку. Я и число
запомнил - 8 июля 1943года. Кровь хлестала
прямо в сапог, Скачков Яков Тимофеевич,
он раньше санитаром был в санчасти,
перевязал мне ногу и руку».

Дед
смешно поджимает губы и вспоминает о
своем ранении, как будто это было вчера
и продолжает:

«И
я пошёл хромая до санчасти. Майор и
говорит: « Вот вас у меня пятьсот человек
раненых- всех взять не могу. Кто может
идти, то добирайтесь в тыл своими силами».

Мы
вышли с товарищами на дорогу и нас удачно
подобрала машина, довезла до железной
дороги. Смотрим, идет маршевая рота
-пополнение на фронт. Шофер хотел
перебегать дорогу, чуть его не расстреляли
за это. Почему - не знаю. А потом мы узнали,
что у Понырей началось наступление
советских войск и в конце июля освободили
и город Орёл».

Я
смотрела на лицо своего деда, на его
седые, все еще кудрявые волосы, на изрытый
оспинами нос и добрые прищуренные глаза.
И не было на лице деда ни капли злости
и раздражения. Спокойно, как о самом
обыкновенном, рассказывал он о страшных
этих днях войны. А я все допытывалась:

«Ну
как там, как было на Курской Дуге?»

Дед,
качая головой, продолжал: «Говорю тебе
- ничего мы не знали про Курскую дугу, а
вот Орловское наступление для нас было
смертельным. Эх, столько бойцов сложили
головы и не рассказать! Сначала налетели
немецкие «Хенкели» и земля стояла дыбом,
а после -тишина и наши позиции переставали
существовать, живых практически не
оставалось. Не всегда полевые командиры
согласовывали свои действия с
командованием, связь прерывалась, куда
бежать? Военные начальники видимо
берегли танки, выставляли вперед пехоту
под огонь фашистов. Спасибо нашим
самолетам, помогали крепко- бомбили и
бомбили. Без них мы там все полегли бы
. Под Орлом я полгода воевал, мы ходили
в разведку. Три группы по десять человек.
Две группы на захвате, а одна в обороне.
Я больше всех был и сильнее -так меня
ставили вытаскивать раненых с поля
боя».

Мой
дед Василий Миронович был мастеровой
человек, любое ремесло ему было под
силу. Знаю, что дом они с отцом Мироном
Иосифовичем сами срубили. Дед построил
веранду к дому , классные рамы для пчёл,
ульи и бочки. Он рассказывал: «Приходит
один раз офицер к нам в батальон, выстроил
бойцов и спрашивает:«Кто знает бондарное
дело -шаг вперед».

Я
вышел и товарища, земляка моего, за собой
потянул, а он мне шепчет: « Не умею я».

Отобрали
нас человек двадцать, собрали небольшой
отряд и послали на Урал. Жили мы в
небольшом городке, делали бочки для
соления. Наверное, полгода пробыли в
тылу, а от нашего батальона только два
бойца и
осталось».

Дедушка
лечился в госпитале в рабочем посёлке
Рудня с июля 1943года по январь 1944 года.
Улыбаясь рассказывает:

«Прицапали
мы с товарищами до Камышина, а там арбузов
было завались, вот мы наелись от пуза.
И то было счастье! А добирались мы
трудно:сначала довезли нас в товарняке
до города Елец, потом дали направление
в госпиталь в город Грязи. Довезли нас
до города, а госпиталь говорят разбомбили.
Поехали дальше. Затем
раненые стали появляться с разных
сторон: кто с попутным поездом, кто на
перекладных, на подводах, многие шли
пешком. В
городе Мичуринске в госпиталь нас не
приняли, сказали что переполнен ранеными
-поезжайте дальше в тыл. Так мы доехали
до Рудни Сталинградской области, а это
совсем недалеко и от моего дома. Для
госпиталя было отведено здание Руднянского
педагогического училища с общежитием.
Раненые поступали даже с Украины, а с
сентября 1942 года прибыл эшелон с ранеными
из Сталинграда. Раненых
было много,
лежали в коридорах, прямо на полу стояли
кровати и раскладушки. Перевязочного
материала не хватало, санитарки
уносили домой тряпки и бинты стирать и
гладить. Мои раны заживали хорошо,
организм у меня был крепкий. У некоторых
бойцов раны загнивали, вызывая сепсис,
каждый день уносили умерших,
а их место занимали вновь прибывшие
раненые. Я написал своей жене Анисье
Фёдоровне
письмо, и она приехала из хутора Прыдки,
привезла хлеб и молоко. После госпитального
скудного пайка я побывал в раю - пил
молоко из бутыли, ел хлеб, испечённый в
печи. А еще она привезла керосин, чтобы
вывести у меня вши» .

Дед
иногда прерывал свой рассказ, вздыхал
и гладил своего рыжего кота, который
пристроился возле него. Кот мурлыкал,
а дед продолжал с того же самого
места:

«После
госпиталя военком командует нам ехать
до станции
Матышево
на Сталинградский пересыльный пункт.
А потом нас человек
триста повезли на барже по Волге до
Сызрани. Ехали мы пять суток, а в дорогу
дали нам сухарики и три селедки. Смотрю,
у одного бойца, который вроде как поваром
раньше работал, большой мешок . Вот я и
говорю своему товарищу:

«
Ложись рядом и посмотри, что у него там
в мешке».

А
этот боец с мешком оказался из хутора
Попки, земляк считай. Ну я ему и говорю:

«Что
у тебя в мешке?» А у него были печатки
с пшеном».

Увидев
мое удивленное лицо, дед объяснил:

«Это
каша из пшена в пачках по 200грамм, такие
выдавали для сухого пайка».

Дед
продолжал: «Вот я и спрашиваю у него:

«Будешь
нам давать?»

«Буду
понемногу»,-отвечает он.

Так
мы доехали до Сызрани. Потом пересадили
нас на поезд. Отоварили опять же по 300
грамм сухариков и по 2 кусочка сахара.
На каждой станции останавливались и
забирали новых бойцов. Смотрим, на одной
станции: бабка пышки с картошкой таскает
в корзине по 10 рублей за пышку, а у нас
денег нет. Вот я и говорю своему товарищу:

«Ты
зайди сзади да и стукни по корзине».

А
я своих товарищей предупредил:
«Приготовьтесь собирать!»

Вот
он как стукнет по корзине, пышки и
разлетелись, а мы с товарищами их и
расхватали: я схватил аж семь пышек,
Андрюшка восемь, а чо делать? Голодные
были , подыхать -то неохота. Из
Сызрани повезли нас солдатиков в Москву
на пересадочный пункт, а я с семнадцатью
товарищами отстали. Нас попросили
поработать на мельнице , и прибыли мы в
Москву на станцию Кашира 18 января 1944
года. А потом под Горьким направили
меня учится на младший комсостав. Там
я отучился и вернулся опять в свою часть.
А
тут вызывает меня командир:

«Мироныч!
Можешь сделать мне деревянный чемодан?
-дам отпуск».

И
на следующий день он назначил меня
столярничать -рамы делать. А вот товарищ
мой, он обмерял окна, залез на крышу да
и убился. Эх, и войны-то не видел! Потом
направили меня в город Муром и присвоили
звание младшего сержанта. Построили
нас всех в казарме, выдали бельгийские
шинели, крепкие , теплые.
Составили
команду: Колю Жильцова, Федю из Аральского
моря, Ванюшку из Коми ССР и еще четырёх
человек и я вышел. Спрашиваем: «Куда
такая команда?»

Командир
отвечает:

«Дельные
бойцы нужны».

Но
на войну мы сразу не попали, целый месяц
лечили нас от педикулёза. Мыла не хватало,
да и в баню не водили. За это командира
нашего отозвали, прислали нового, который
приказал скинуть всю нашу одежду. Мы
выкинули наше барахло в окно. Повели
всю команду в баню и выдали новое
обмундирование. А мы старую одежду
прожарили в баке и обменяли на литр
водки. Пока
полевой кухни не было, мы ходили в деревню
Таракановка, где варили мясо. Приходим
утром , а связист говорит:

«
Ваша команда отправляется на задание
, идите к генералу в Муром» .

А
уже в январе 1944 года нас определили в
52 Учебный полк 14 артиллерийской дивизии.
Вызывает меня командир и говорит:

«Ну
что с вами делать?»

И
дали направление в Польшу. Месяц целый
ехали мы поездом до города Краков , а
оттуда в город Котовице. С войсками реку
Прут форсировали, с боями взяли город
Рацибуж. Уже к этому времени все чувства
притупились, все бегут , орут, взрывы,
огонь, а ничего уже не страшно. Я надеялся
на судьбу. Жена моя, Анисья Фёдоровна,
зашила мне в рубашку молитву
«живая помощь», но я её потерял где-то.
И
вспоминать не хочется. В Польше я запомнил
слово «бимбер»-так называли поляки свой
самогон. После войны всех в своей семье
приучил к этому слову, остальные и не
догадывались,что за «бимбер».

Дед
прищуривается, словно что-то увидел в
глубине сада, улыбается и продолжает
вспоминать. Про
окончание войны дед рассказывал особенно
интересно, он с любовью гладил своего
рыжего полосатого кота, продолжал :

«
Войну
я закончил в Чехословакии в 38-й Гвардейской
стрелковой Лозовской Краснознаменной
дивизии 113-го Гвардейского полка. В
конце войны наша часть стояла под
Мораво-Остравской. А
у меня товарищи отпетые были. Останавливают
как-то немцев на телеге с парой лошадей
и говорят: «Давайте «урн»
-часы
значит , а они испуганно отвечают:

«
У меня цап-царап уже» .

А
товарищ мой закатил полог в телеге , а
там и часы, и несколько тысяч марок -куча
целая! Федя из Аральского моря отдал
мне эти деньги, а я все деньги, дуралей,
и порвал. А 25 ноября 1945года мне выдали
1200 рублей и говорят: « Давай марки на
обмен». А я говорю их порвал, вот дурачина!
Обменивали 10 марок на 5 рублей. Польские
деньги тоже меняли, а чешские нет. Это
же здорово, но я доволен, что живой
остался» .

Дед
со смехом вспоминал о смешном случае
на войне и всплескивал своими большими
руками :

«В
Чехословакии снарядами разбили склад
с продуктами, один сослуживец набрал
себе мёду печатного
в коробочках по 400 грамм и бочонок пива.
Мы
и попросили его поделиться, а он
отказался. Такое
не было принято на войне, и бойцы решили
его проучить. Ну
тут я и говорю Феде:

«Ты
отвлеки его , а мы стащим мед и пиво».

Стащили
мы, но
где же спрятать? Я предложил сделать
ямку возле туалета и поставить туда
бочонок, прикрыв хвойными ветками. Бойцы
идут в туалет с ложкой, вот и медку
зачерпнут и пиво хлебнут. А жадюга никак
не мог догадаться, почему все бойцы
довольны и пахнут мёдом, да еще и
подсмеиваются над ним. Вот он приходит
и говорит мне: «Кто-то мёд у меня вкрал
и пиво».

Знал
бы, кому жалуется!»

А
мне особенно нравится эпизод из военной
биографии деда, который стал настоящей
легендой в нашей семье. Дед улыбаясь,
рассказывал:

«В
Германии у меня интересный случай был.
Это было в 1945году, когда город Шнайдемюль
уже был освобождён. В
городе вроде бы тишина была, но иногда
стреляли, не знаешь-откуда пуля прилетит.
Мы
со старшиной уже после войны ездили
получать сахар на роту. Кругом развалины,
пахнет гарью. Обратно
едем , смотрим-
по обочине фрау идет, закутанная в
платок. Она оглянулась на телегу и
отпрянула в сторону, а потом решилась
и замахала руками. Мы остановились, фрау
забормотала на немецком.

«Давай
возьмем?»- спросил я Ивана.

«Так
не велено же брать гражданских», -
ответил он.

Но
мы всё-таки решились взять, уж больно
жалкая немка была. В руках у неё был
небольшой баул, как у врачей. Едем, а
возле оврага яблоньки росли. Мы
остановились , фрау пошла за яблоками,
а баул на телеге оставила. Ну я и открыл
баул, а в нём увидел какие-то тяжелые
свертки, а сверху насыпаны золотые
монеты. Эх, ма! Я решил взять четыре
монеты себе, а потом подумал:

«
А что если немка пересчитает монеты и
обвинит меня в воровстве ?»

Фрау
прибежала обратно, уселась и вновь
крепко схватила руками свой баул. На
окраине города мы её высадили, она долго
кланялась и всё повторяла:

«Данке,
данке».

А
день Победы мы праздновали только 22 мая
в Чехословакии . Пошли до чехов за молоком
и спрашиваем:

«
У вас есть побелка- белая глина?»

Вот
мы и побелили аллею. На празднование
нам давали вино , водку и пирожки
маленькие с разной начинкой. Это было
хорошо. Мы постирали шинели и белье,
привели себя в порядок» .

Дед
был с юмором, обладал смекалкой, но в то
же время был простым и бесхитростным
человеком в жизненных ситуациях. Василий
Миронович участвовал в Мораво-Остравской
операции. Из
Приказа 113 Гвардейского стрелкового
Новогеоргиевского Краснознаменного
полка 38 Гвардейской стрелковой Лозовс