Воронина Вероника

КРАЙ ЗЕМЛИ, ГДЕ ГУСИ ГОВОРЯТ С УШЕДШИМИ

Третий день неясное ощущение тяготило и беспокоило. Словно неладное уже случилось, но еще не узнано. А потом мне приснился дед-помор. Я наконец-то приехала к нему в гости в деревню под Архангельском, в первый раз со смерти бабушки. Дед обнял меня, щекоча бородой, и я почувствовала привычный запах моря и табака.

На его карбасе мы долго плыли сквозь туман. Большая лодка покачивалась под ногами. У руля сидел незнакомый молчаливый старик. В вязаной рубахе, портах и бахилах с длинными голенищами он выглядел выходцем из далекого прошлого.

— Товарищ мой, вож корабельный, — представил его дед. — По-вашему, — лоцман.

Я поздоровалась.

— И ты путем-дорогой здрава будь, — ответил он.

Туманная дымка на море становилась гуще. Мелкие капли мороси оседали на одежде. Убаюкивающе плескалась вода. В вышине кричали гуси.

— Не в Гусину ли Землю подалися? — спросил дед.

— Не иначе, — кивнул вож.

— Знаю, — оживилась я. — Это полуостров в Архангельской области.

Дед фыркнул.

— Много ты понимаешь, дитя! Та Гусиная земля — тутошняя. А эта — тамошняя.

— Что за “тамошняя”?

— А вот что! — Дед продолжил, как песню запел. — Поморам Студёно море испокон веку кормилец и поилец, начало и конец. Неогляден простор морской. Есть дальний северный край, что зовется Гусиной Землей — туда уходят души хоробрых и добрых людей. Туда прилетают гуси, чтобы говорить с ушедшими. И доставлять о них весточки живым.

— То есть это поморский рай такой, а гуси — ангельская почта?

— Дурёха ты! — беззлобно сказал дед.

— Как думаешь, баба Нина там сейчас?

— Там, — уверенно и спокойно ответил дед. — Где еще ей быть, родимой?

Мы все плыли и плыли. Сложно было представить, как старики ориентировались в таком тумане. Будто услышав мои мысли, дед проговорил:

— Хмаря такая, точно Варлаам жену везет.

— Что?

— Присловье такое, дитя, когда густой туман сходит.

— И куда Варлаам везет жену?

— Попотчую тебя былиной-стариной. То наш — сталбыть, и твой — поморский святой, покровитель мореходов. Вот послушай-ко, что раньше люди сказывали…

Родился отец Варлаам в Керети, на Лопском берегу, служил настоятелем в Коле. Жил там в мире и любви со своей хозяюшкой, был добрым пастырем прихожанам. Как-то изгнал беса с Абрам-мыса. Да бес тот, уходя, проклял его. Пришла беда. Сказывают, будто хозяйка Варлаама бесноваться стала. Настоятель пытался изгнать нечистого да и убил ее нечаянно.

Дед помолчал.

— И так сокрушался Варлаам сим деянием, что сам себя наказал непомерно: плавать по морю с гробом убиенной, доколе тело не истлеет, моля Бога об отпущении греха. — Дед замолчал, раскуривая трубку. — Быстро срядился Варлаам и отворил паруса. Путь его проходил от Керети до Колы и обратно. Так сокрушалось сердце Варлаама, что путь несчастного всегда лежал против обуревания, через непогоду. Посему и присловье бытует: "Пошел, как Варлаам против ветра". Много лет он скитался, покуда не искупил грех и не вымолил прощения. Кой-кто сказывает: и доныне карбас тот плавает. А ветра и туманы будто стали подвластны Варлааму, — проговорил дед со значением. — Отсюда давношное поверье: коль сгущается марево, то Варламьева лодья подходит.

Он продолжил совсем тихо, после долгой паузы.

— В моем детстве старики баяли: Варлаам пособляет дорогу найти и живым, и тем, кого море взяло. Одним — домой, другим — на тот свет.

Поблизости снова прокричали гуси. Старый помор кивнул в ту сторону.

— Знамо, в Гусиную Землю. Деды так сказывали.

— Ты в это веришь? — спросила я.

— Нешто не верить! — ответил он. — Наше море-то Студёное уж больно норовисто да переменчиво. Тут иначе не скажешь: кто в море не плавал — Богу не молился.

Мы плыли еще какое-то время, когда белесое марево стало постепенно рассеиваться. Сквозь прорехи уже открывалось небо. Вож сказал:

— Уже близко.

Дед вдруг заторопился.

— На-ко, смотри-ко, дитя, что у меня тебе припасено.

И осторожно вынул из-за пазухи сверток.

Я развернула его и залюбовалась деревянной поморской птицей, которую подвешивают под потолком на счастье. Длинной шеей и изящно выточенным корпусом фигурка походила на звонкую да ладную летучую ладью с ажурными крыльями-парусами.

— Для тебя сделал.

Как я любила этих птиц в детстве! Казалось, подбрось — и взлетят, трепеща крыльями. Но в руки их не давали — слишком хрупкие. Позволялось лишь смотреть, как они кружились под потолком от легчайшего ветерка.

— Спасибо, дед!

— Здоровья тебе на всех ветрах!

Он обнял меня, снова уколов щеку бородой.

— Ты что, прощаешься?

Дед не ответил. Туман продолжал расходиться. Неясно проявлялся берег.

— Где это мы?

На показавшемся берегу сквозь белые клочья проступала фигура пожилой женщины.

— Ой, неужто это…?

— Негоже тебе туда смотреть! — прикрикнул вож. — Отвернись! — Я отвернулась без возражений.

— Теперь пойду, — вымолвил дед и шагнул через борт на смутно различимый причал. Вож тотчас развернул карбас прочь от берега…

Под утро меня разбудили непривычные для города звуки — крики пролетающих диких гусей. Они звучали как прощание и благословение. Тревожное ожидание беды растворилось.

Я лежала, не в силах освободиться от остатков сна. Лишь долгую минуту спустя до сознания дошло: у меня никогда не было деда-помора!