Часовой

Сегодня Евлалию ждало множество забот. Вчера вечером притащили кабацкого вышибалу — сильный, но нетрезвый посетитель оторвал ему руку. Потом примчалась соседка — самовар убегал от неё по всему дому, как спятивший паук-косиножка, пока не подломилась лапа. В полночь местный старожил, почтенный дедушка, принес дребезжащего кота, бережно завёрнутого в лисью шкуру. Евлалия сразу занялась пациентом, хотя валилась с ног. Балбес проглотил гайку, которую непонятно как свинтил с собственной лапы.

Пока Евлалия его чинила, дедушка мельтешил рядом, надоедал вопросами — беспокоился. Обычно её раздражали переживания владельцев, но к нему она отнеслась терпеливо. Мало кто в Новой Бравии заботился о крупицах старого волшебства. Животных, подобных этому коту, почти не осталось. Аниматоны уходили в прошлое: новое правительство везде внедряло автоматы.

Когда дедушка ушел, Евлалия рухнула в постель и долго ворочалась без сна — словно предчувствовала недоброе…

Она не выспалась. Утром бродила по кухне сомнамбулой, пока её помощница готовила завтрак. От аромата румяных тостов у Евлалии заурчало в животе. Будто не заметив укоризненного взгляда, она стянула один и села у окна — проверить расписание в ежедневнике. Свернула самокрутку с любимым, едким, как хвоя, табаком, вставила в мундштук, подожгла и глубоко затянулась, смотря сквозь разноцветные стёклышки на улицу.

Столица просыпалась: грохотали трамваи, стрекотали заводные автомобили, над коричневыми гребнями крыш плыли аэростаты. Подъехал и остановился на противоположной стороне улицы, точно под знаком «парковка запрещена», мехоцикл с пассажирской коляской и эмблемой Управления чрезвычайных ситуаций — крылатым змеем, выдирающим из сердца копье. С седла спрыгнул молодой старшина.

Евлалия нахмурилась и взглянула наверх. В бабье лето солнце расщедрилось — брызги золота пронизывали изысканный, императорских времён, витраж: гвардеец в голубом мундире верхом на отливающем медью драконе. В других окнах паслись единороги, парили грифоны, рычали мантикоры. Витражи чудом пережили революцию, а потом Евлалия заключила с новым правительством сделку, и «Удивительную мастерскую Скреж», основанную её матерью, не тронули, невзирая на окна и на заказы, которые та выполняла на пике своей карьеры.

Евлалия тяжело вздохнула. Не зря ей не спалось.

Она затушила едва начатую самокрутку, встала, разгладила подол строгого синего платья, положила ежедневник на стол и сказала помощнице:

— Позавтракаешь, съезди в ресторан «Метрополь» — у них сломался пианист. По дороге завези, пожалуйста, в «Пенистую кружку» вышибалу — стоит в коридоре. И ещё пять клиентов на сегодня. Обзвони. Я вернусь не раньше, чем послезавтра.

Помощница непонимающе нахмурилась, а Евлалия вышла в прихожую.

В дверь постучали.

Евлалия бросила взгляд в зеркало, спрятала поглубже ранний седой волос в уложенную венцом каштановую косу, растянула красивые губы в приветливой улыбке и открыла визитёру. Старшина стоял на крыльце ровно, как штырь. Серая шинель и галифе без единой лишней складки, кокарда на суконном шлеме с козырьком и носки сапог — аж слепят. Лицо предельно унылое, самое должностное, выпучил глаза и уставился не моргая в непонятную точку за плечом хозяйки мастерской.

Евлалия мысленно поморщилось: «Снова чушь про меня наплели...»

— Гражданка Евлалия Скреж?

— Доброе утро, старшина. Чем я могу вам помочь?

Он выбросил вперёд руку с зажатым в ней тубусом.

— Понятно, срочно, — Евлалия взяла тубус и с напускным равнодушием сломала сургучную печать с эмблемой УЧС.

Внутри лежал набранный на печатной машинке приказ. Пробежав его взглядом, Евлалия на пару секунд прикрыла веки. Плохое предчувствие подтвердилось.

Она вернула приказ в тубус, а тот убрала в карман. Cтаршина смотрел перед собой, точно бездушный автомат.

— Мне нужно пятнадцать минут. Подождите снаружи.

Он только кивнул. Евлалия закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Помощница выглянула из кухни, как любопытная школьница.

— Опять? — осторожно спросила она.

— Снова, — подтвердила Евлалия. — Собери мне завтрак с собой, пожалуйста.

Ровно через пятнадцать минут Евлалия вышла на улицу. Cтаршина, ради интереса следивший за временем по карманному измерителю, невольно поёжился. Товарищи не соврали. Говорили, что гражданка Евлалия Скреж очень странная: не носит часы, но чувствует время с точностью до секунды.

***

Старшина отвёз Евлалию в аэропорт. Она выбралась из пассажирской коляски мехоцикла, одёрнула пальто, достала свой саквояж и уверенно направилась к причальной мачте в стороне от пассажирского терминала.

На её вершине, как флюгер, вращался небольшой дирижабль, уперев нос в стыковочное гнездо. На тёмно-синем баллоне алел знакомый уродливый змей, силившийся избавиться от копья в груди. Евлалия не любила эмблему Управления чрезвычайных ситуаций, как, впрочем, и герб Новой Бравии, отличавшийся лишь геометрической окантовкой омерзительной сцены. Поверженный дракон олицетворял победу новобравийцев над императором, но она видела в нём и кое-что ещё, кое-что глубоко личное, — гибель аниматонов как вида. Коллеги из соседних стран уговаривали её переехать, работать с ними… Только старое волшебство умирало везде, несмотря на любые попытки его сохранить. Евлалия не хотела продлевать агонию.

Старшина нагнал её, но саквояж понести не предложил. Не то чтобы Евлалия в этом нуждалась — она взяла багаж в левую руку, очень сильную, в отличие от правой, — однако прежние традиции ей нравились. Старых бравийцев воспитывали, что помочь женщине — обычное дело. В Новой Бравии граждане считались во всём равными.

Тёплый сентябрьский ветер раздувал полы длинного пальто, норовил стянуть с головы платок. Евлалия придержала его свободной рукой и улыбнулась топтавшемуся у лифта причальной мачты лётчику с ухоженной бородкой. Не ожидала она увидеть Дениса Игоревича во второй раз… Видимо, не соврал, что отчаянный неудачник во всём, кроме полётов.

— Гражданка ваша, — отчитался старшина и поспешил обратно к мехоциклу.

Евлалия не проводила его и взглядом.

— Снова вытянули короткую соломинку? — спросила она у лётчика вместо приветствия.

Тот фыркнул, перехватил у неё саквояж и шагнул в лифт.

— Сам вызвался.

— Вы смелый или отчаянный? — насмешливо поинтересовалась Евлалия.

— Очень рад вас видеть, Евлалия Рихардовна.

— И я — вас, Денис Игоревич.

Она зашла следом и убрала руки в карманы пальто. Лётчик закрыл дверь, нажал на кнопку, и лифт, полязгивая, пополз к стыковочному узлу на вершине мачты. Лётчик опять фыркнул в усы:

— Не молодняк ж пускать! Всех уронят!

— Ответственный, значит, — цокнув языком, резюмировала Евлалия.

За ажурными стенами кабины аэропорт, столица, окрестные деревни, поля и сады превращались в точки, линии и квадраты, усыпанные пёстрым бисером осени. Они становились меньше, меньше… Усиливался ветер. Выдохнув облачко пара, Евлалия озорно на него подула. Это с детства поднимало ей настроение. Денис Игоревич по-доброму хмыкнул.

— Где теперь? — спросила Евлалия.

— На Керакском перевале. Сошёл сель, а там, ну, знаете, был до революции…

— Аванпост? Да.

Она неожиданно нахмурилась:

— Неужели?.. Невозможно!

— Да нет… Видимо, из-под завала выбраться не мог, а тут вылез и устроил всем… Ух! Крылатую мать! — лётчик мотнул головой. — Местные сунулись разбираться, гонору-то много, знаете… «Да чего с запросами столичным возиться? Сами с усами!..»

— Много полегло? — уняв бешеный стук сердца, сдержанно уточнила Евлалия.

— Двадцать… — сокрушенно вздохнул Денис Игоревич.

Лифт остановился перед маленькой площадкой. На неё спускался с дирижабля трап со слегка ходившими под ветром поручнями-канатами. В иллюминаторах гондолы мелькали готовившиеся к вылету чрезвычайники. Под ней — механические клешни держали уже знакомый Евлалии по прошлому путешествию белый арлион Дениса Игоревича. Отпустят, и махолёт нырнёт в небо, распахнув крылья.

Евлалия поднялась на трап.

— В толк не возьму, как император с подобными чудищами-то новобравийцам уступил?.. — поскрёб затылок Денис Игоревич. — Ладно б мелочь, что в прошлый раз, но этот гигант…

— Никакой тайны. Керакский аванпост поставили от неспокойных соседей. Новобравийцы, как только начались революционные денёчки, заложили на склоне динамит. Похоронило и императорскую гвардию, и посёлок, — Евлалия посмотрела на лётчика через плечо. — В свежих учебниках написано «обвал», а не «массовое убийство». Раньше воевали по старинке, по правилам; теперь — максимально эффективно.

— Вы бы полегче с высказываниями, Евлалия Рихардовна… — крякнул Денис Игоревич.

Она сверкнула глазами и замолчала; разнервничалась — отсюда и резкость.

Изнутри гондола напоминала пустой чан: казалось, ударь по переборке — зазвенит гулко, мощно, как церковный колокол. Пахло машинной смазкой и металлом. Под ногами валялись бухты тросов — приходилось их огибать. Мимо Евлалии протиснулся к двери, чтобы убрать трап, чрезвычайник. Из рубки вышел капитан, смерил её хмурым взглядом:

— Прошу на борт, гражданка Скреж, — буркнул явно для порядка и добавил для Дениса Игоревича: — На место прибудем завтра утром, товарищ лейтенант.

— Ясненько, товарищ капитан, — лётчик легонько сжал плечо Евлалии. — Идёмте, гражданка Скреж, каюта там же. Машины-то теперь стандартные, знаете…

«Стандартные», — повторила про себя Евлалия, входя в узкое помещение метр сорок на два с откидным столиком у круглого иллюминатора. Императорский шик дирижаблей — портьеры с кистями и обитые бархатом сиденья — исчезал в прошлом, как и аниматоны.

Поблагодарив Дениса Игоревича, Евлалия закрыла за ним дверь, села на койку и задумчиво откинулась на холодную переборку.

— Но работа выпала необычная…

С каждым годом Евлалию всё реже вызывали усмирять часовых. В Бравии их остались единицы, но политики пока не разорвали сделку. Слишком разрушительными были создания, оберегавшие людской покой во времена последнего императора. Василиски, грифоны, мантикоры — лучшие аниматоны её матери, истинного гения. В годы Керакского противостояния мама вырастила несколько по-настоящему особенных экземпляров. Никто не знал, как ей удалось, — на подобные проекты давно не решались.

Этих часовых император бросил в бой первыми, пытаясь подавить революцию в зародыше. Евлалия думала, что их точно больше нет… У неё по спине пробежали мурашки.

«Опасно. Очень опасно», — подумала она.

Запустились двигатели — гондола завибрировала. Евлалия прижалась к переборке виском, прикрыла глаза. Смотреть в иллюминатор не хотелось. Будущее разрасталось из сердца Новой Бравии гигантским пауком железных дорог и штамповавших бездушные автоматы фабрик, но кое-где на стыке полей и опушек или в низинах еще просматривались поросшие клочками травы холмы неправильной формы — оставшиеся после боев за столицу в революционные денёчки могилы аниматонов.

Евлалия расстегнула ворот платья и накрыла ладонью металлическую плашку под левой грудью. Будь её сердце живым, оно бы болело.

***

Утром Евлалия умылась и завязала волосы в тугой пучок. Надела узкие штаны, длинную рубаху вроде военной гимнастерки и свитер. Поверх натянула подбитый мехом комбинезон с высоким горлом, а шею обмотала колючим белым шарфом. Повседневную одежду аккуратно сложила в изголовье койки, саквояж задвинула поглубже в угол — обратно в столицу предстояло лететь на этом же дирижабле.

В дверь каюты постучали.

Денис Игоревич с порога пожелал «доброго утречка» и поднял руку, продемонстрировав два мягких рюкзака с парашютами. Евлалия сразу забрала один, закинула на плечо.

— Вы извините, Евлалия Рихардовна, — смущенно кашлянул в кулак Денис Игоревич, — но сегодня парашют не просто по инструкции… Придётся прыгать.

Евлалия вопросительно приподняла брови.

— Дирижабль близко не пойдёт, знаете ж. А часовой всё там перепахал, да и артиллеристы постарались — по земле хрен проедешь, махолёту тем более не сесть. Будем с арлиона, как бы так выразиться, десантироваться…

Он кивнул в конец гондолы:

— Арлион уже проверил. Высажу вас близенько, и шуруйте к поганцу ногами, хорошо?

— Главное, чтобы он вас не заметил, — Евлалия остановилась у иллюминатора. — Посмотрите, отсюда хорошо видно границу его территории. Лес выжжен, как по циркулю.

Лётчик подошёл.

Утро выдалось ясным, хрустальным. На фоне бело-голубого неба чётко выделялся зигзаг каменистого хребта со снежными колпаками на пиках. Кое-где на склонах блестели выходы слюдяной породы и рыжели осенние подпалины, но Керакские горы находились куда севернее столицы, и сентябрь здесь наступал ещё в августе — многие деревья уже обнажились.

Евлалия указала Денису Игоревичу на полузасыпанные камнями руины аванпоста и чахлую поросль вокруг них. Сель поломал деревья, оголил рёбра домов и огрызок бастиона, однако не он закоптил корявые стволы и оторвал ноги новенькому шагоходу.

Самого аниматона видно не было, но возле бастиона чернел огромный провал под землю.

— Ничего, — вздохнул Денис Игоревич, — справимся.

В хвосте гондолы на полу располагался люк. Сонный чрезвычайник распахнул две створки и опустил к висевшему под ней арлиону маленькую лестницу. Перил не было — от небесной бездны ограждали только четыре двухлонжеронных крыла с полотняной обшивкой. Крепившиеся шарнирно к округлым выступам за местом второго пилота, они точно сжимали в кулаках цилиндр с заводным двигателем. Сигарообразный фюзеляж состоял из стальных труб, обшитых листами дюралюминия, и заканчивался однокилевым хвостовым оперением. Лётчиков укрывали от ветра лишь пластинки тонкого прозрачного стекла.

Евлалия и Денис Игоревич натянули шлемофоны и осторожно спустились в арлион. Евлалия — на место второго пилота, Денис Игоревич — первого. Лётчик помахал чрезвычайнику рукой, и тот, убрав лестницу, захлопнул люк.

— Арлион-сто четырнадцать, готовы к вылету? — раздался в шлемофонах вопрос связиста.

— Готовее некуда! — откликнулся Денис Игоревич.

— До старта три, два, один…

Клацнув, клешни отпустили махолёт. Арлион спланировал вниз — крылья застрекотали, выравнивая его на ветру и унося от дирижабля. Прогиб перевала приближался с пугающей скоростью.

— Денис Игоревич, помните, что я сказала? Не рискуйте напрасно, — повторила Евлалия.

Лётчик отмахнулся и начал снижаться вдоль кромки обгоревших деревьев. Евлалия глянула на землю: ломкие чёрные ветви, сажа на камнях, перевёрнутый автомобиль. Промелькнул и исчез из вида полуобглоданный зверьём труп — часовой безжалостно расправился с непрошеными гостями. Евлалию замутило.

— Вижу ровненькую лужайку, прыгайте там… — распорядился Денис Игоревич и осёкся.

Небо пронзил чудовищный рёв.

Евлалия вцепилась в ремни безопасности. Перед глазами словно ожила мастерская матери, заполненная разными аниматонами от подвала до мансарды, и огромные жёлтые металлические яйца, в которых выращивался «заказ от самого главнокомандующего!», «проект, невероятный по амбициозности!». Мама создала часовых преданными, мощными, чуткими — идеальными стражами, способными засечь и писк комара, и запах пожухшего листка, и малейшее колебание воздуха.

Из пещеры показалась увенчанная загнутыми рогами треугольная голова на длинной гибкой шее. Развернулись крылья — острые когти на коротких больших пальцах впились в землю. Солнце полыхнуло на медной чешуе и разбежалось по ней волнообразными бликами, огибая грязные земляные пятна. Под её сверкающей броней кипело, бурлило, клокотало старое волшебство, пробиваясь золотистыми вспышками в щели между сочленениями. Выбравшись из провала, часовой выплюнул сгусток огня и опять взревел.

Дракон! Венец аниматоники.

У Евлалии пересохло в горле. Интересно, играй она в детстве с обычными куклами и плюшевыми медведями, а не с оторвавшими ей руку и половину грудины аниматонами, выросла бы таким же умелым и уважаемым мастером, как любимая мама?..

— Поторопитесь! — прокричал Денис Игоревич. — Извините! От всего сердца! Хотел поближе ссадить!

— Справлюсь! — Евлалия расстегнула ремни безопасности и схватилась за края кабины.

Четыре крыла арлиона поднялись, и махолёт упал вниз. Евлалия перевалилась через край и раскинула руки, будто обнимая небо. Холодный воздух опалил лёгкие, наполнил живот, заблестел инеем на меху комбинезона. Часовой проводил арлион поворотом головы и устремился наперерез человеческой фигурке — встопорщилась проволока усов, в нишах глазниц бешено завращались голубые самоцветы.

Евлалия заметила на его спине пустое седло.

«А если не услышит?.. Не признает?..» — промелькнула пугающая мысль.

Мама так и не сумела понять, что случилось: почему созданные ею аниматоны набросились на её собственную дочь. Лишь каждый год обновляла той протез под рост и маниакально совершенствовала механическое сердце.

Евлалия могла бы испугаться этих непостижимых существ и не подходить к ним до конца жизни. Однако мама сотворила нечто необычное, уникальное. Вложив в умиравшее детское тельце крупицу старого волшебства, она сделала дочь саму наполовину аниматоном, навсегда породнив с ними. Теперь они чуяли в Евлалии сестру.

Дракон молнией пронёсся рядом. Евлалию волчком закрутило в воздухе, и она нервно закусила нижнюю губу. Проклятый парашют! В прошлые разы её высаживали за пару километров, чтобы она спокойно дошла и усмирила часового, не рискуя сломать шею при приземлении.

Евлалия нащупала кольцо парашюта. В этот момент в неё врезался часовой.

Треугольная голова впечаталась в левое плечо. Протез хрустнул. Поток воздуха протащил Евлалию вдоль чешуйчатой шеи. Она замахала руками, инстинктивно выкрикнула:

— На помощь! — и схватилась за какой-то ремешок.

Скосила глаза: «Путлище!».

Евлалия судорожно в него вцепилась — от напряжения в мышцы будто вонзились тысячи портняжных булавок. Протез скрипел и клацал, но слушался. Евлалия на миг зажмурилась, чувствуя, как дракон извернулся, норовя сбросить незваную всадницу. С трудом разжав правую руку, она дотянулась до передней луки седла и крепко её стиснула. Прислушалась к ощущениям, убедилась, что хорошо держится, — резко переставила и левую руку. Протез обиженно заскрежетал.

Часовой заложил мёртвую петлю, выплюнув огонь. Евлалию обдало жаром. Подтянувшись, она залезла в седло, наклонилась к пахнущей медью и землёй спине:

— Услышь меня… — сдавленно прошептала в связной рожок.

Дракон ответил шипением и заметался, то взвиваясь к солнцу, то ныряя к скалам. Он не признал сестру.

Металлические пальцы Евлалии продавили кожу седла, а живая рука онемела. Искусственное сердце размеренно гнало кровь по венам, но горло точно стиснула невидимая ледяная пятерня. Евлалия боялась сорваться и истово повторяла:

— Услышь… Услышь… Услышь…

Часовой спикировал, штопором ввинчиваясь в воздух.

— Услышь!.. — Евлалия сжалась в дрожащий клубок. — Вспомни меня!..

Крылья зло лязгнули.

— Вспомни, как ковылял по гостиной, едва родившись!.. Натыкался на кресла, путался в портьерах!.. Тебе понравился детёныш грифона, а он тебя клюнул!.. Твоя броня тогда ещё не окрепла!..

Евлалия говорила, и картины восставали в памяти. Просторная комната с покрытым алыми изразцами камином. Тяжелая люстра с толстыми свечами. Гнездо из труб, усыпанное кудряшками железной стружки. Огромные жёлтые яйца… Из пяти яиц вылупились только три, и дракончики оказались совершенно разными. Медный был самым смышлёным.

— Я читала тебе, пока ты не подрос!.. По вечерам ты лежал у моего кресла!..

Дракон глухо зарычал.

— Я грустила, когда за вами приехала императорская гвардия!..

Обгоревшие кроны вспышкой мелькнули перед глазами Е