МУЖЕСТВО

МУЖЕСТВО

(Лашкову Владиславу, г. Бугульма,

и всем бойцам, погибшим на СВО,

посвящается)



Я, мама, не родился храбрым,

Про смелость в книгах лишь читал,

И под высоким сводом храма

Не так уж часто и бывал.



Но для меня всегда примером

Был подвиг деда на войне…

На СВО, одним из первых,

Ушёл по огненной стерне.



Здесь, что Андрей – то Первозванный,

Здесь каждый знает, смерти – нет!

И крест нательный православный

Не раз спасал меня от бед…



Да, мы держали оборону

Сегодня утром, за грядой,

Я обнаружил в небе дроны,

И с командиром принял бой…



Семья, работа, дом, рутина –

Я не был в жизни храбрецом,

Но жизнь спасал я командиру,

Когда ударил дрон свинцом.



А жизнь, она бесценна – точно!

Вдруг слышу, рядом - шорох крыл…

Уйду за радугу досрочно -

Как жаль, жену не долюбил!



Мы с младшим сыном так похожи,

Со старшим тоже сходство есть.

Мальчишки! Знайте, что дороже

Всех благ - достоинство и честь!



А у жены, как небо, сини

Глаза, и очень добрый взгляд…

По всем, погибшим за Россию,

Пусть литургию отзвонят.



И вы две жизни проживите,

Товарищ старший командир,

А я теперь небесный житель,

Прощай, огромный бренный мир!



В садах здесь утопают храмы,

И небо – цвета «фиолет»…

Твой сын всегда был храбрым, мама,

Как не пришедший с фронта дед.

ПОДСОЛНЕЧНИК

Рано юнцам умирать!

Но каждый боец - подневолен…

Чёрных подсолнухов рать

Вышла во чистое поле.



Стужа вокруг, и ни зги,

Сполохи в небе, сполохи!

Каски из снежной мзги

Вновь надели подсолнухи.



Есть и для них ремесло:

Под завывание вьюги,

Выстоять, смерти назло,

В этой злой завирухе.



Выжить, когда вороньё

Кружит над полем несжатым…

Все, как один - под ружьё,

Встали на поле солдаты!



Сколько их? Не сосчитать!

В мире зима – не внове,

Поле - родная мать,

Все они – братья по крови!..



Знаю, придёт апрель,

Дни весенние – святы,

Под соловьиную трель

Лягут в поле солдаты.



Вспомнит ли кто потом,

В мире большом и солнечном,

Как на посту своём

Насмерть стоял подсолнечник?



Сколько загублено солнц,

Сколько загублено света!

Снится им страшный сон,

И ожидание лета.

ГРУППА КРОВИ

Пью вино без закуски я,

Не пьянею… Это - не в счёт.

Группа крови «пятая русская»

В моих жилах течёт.



Звёзды в небе – моллюски,

А луна – белый кит,

И с рожденья, по-русски,

Бог со мной говорит.



Шрам в душе заскорузлый

От вестей и тревог,

Бог мне пишет по-русски:

- Возвращайся, сынок!



Колошматят по кровле

Сводки злых новостей…

Группа пятая крови

С каждым днём всё сильней!



Группа пятая крови

Широка, как река,

И сплелись наши корни

Меж собой в ДНК.



Наша жизнь – это ребус,

Странный сон наяву,

Отрицательный резус

У меня на войну.



Но я рядом с ребятами,

Там, где дрон щерит пасть,

Кровь – та самая, пятая,

Не даёт нам упасть…

НА ВОЙНЕ

Земля в моих пальцах крошится,

Возле виска – свинец,

А как же пожить-то хочется!

Но все говорят – не жилец.



Это война-уродина

Скалит свой чёрный рот…

Небо. Настюха. Родина.

Всё остальное – не в счёт.



В кармане – Настино фото,

Пожизненный мой оберег,

Не для войны – для чего-то? –

Рождён на Земле человек.



Лежу. Умираю. Сыро.

Траву пропитала кровь…

Нас в детстве учили, что миром

Правит она – Любовь!



А в школе, на переменке,

В буфете купив зефир,

Я помню, как мелом на стенке

Писал слово сладкое – «МИР»…



Слева – распятая рощица,

Справа – разрушенный храм,

Но как же пожить ещё хочется,

Хотя бы, назло врагам!



Если бы завтра всё же

Домой я вернуться смог!

Что мне всего дороже?

Родина. Настя. Бог…



Под перекличку орудий

Хирург отложил инструмент:

- Ну, как тут не вспоминить о чуде?

Живи ещё сотню лет!

БЕСЕДА С ДЕДОМ

(памяти Василия Прохорова и всем, погибшим в ВОВ)



Вчера дед Василий приснился,

Исподволь смотрит,

Вздыхает тяжко:

- ПоштО, - говорит, - Наташка,

Глаз до меня не кажешь?..

И, пряча в усах ухмылку,

Горько добавил дед:

- Пришла бы хоть раз

Ко мне на могилку

За эти десятки лет.

Тут у нас повилика,

Словно лоза винограда,

Вьётся у самых ног,

И в кроне соседней берёзы

Нежится ветерок…

А мы на веки остались

Лежать безмятежно тут –

Русский, татарин, якут…

Идут ли косые дожди,

Летит ли лебяжий снег,

Мы делим по-братски могилу,

Размером три на четыре,

Напополам, на всех…

Ответь мне скорей, Наташка:

- Как вам живётся в мире?

Ладно ли всё у вас?

Ты б навестила меня хоть разок,

Соскучился дюже,

Май на носу, аккурат -

Вишнёвой метелью вьюжит…

Внучка, я буду рад!



- Здравствуй, любимый дед!

Время – река, а мы – облака,

Память – пчелиные соты,

Тебе навсегда годков тридцать пять,

Как на военном фото…

А с болью, ты знаешь, нет сладу!

И всё потому,

Что два отпуска кряду,

Могилку твою я искала,

Среди бузины и кустов краснотала,

Но ни один навигатор дорог

В поисках мне не помог…

А в храме всегда я за твой упокой

Ставила, деда, свечУ,

Знаю, дедушка, ты – герой!

Об остальном умолчу…

Но знаю точно, наверняка:

Со злом продолжается бой!

Ты воин Небесного, дед, полка,

И мы гордимся тобой!

Вот только сердце от горя болит,

Знаешь, есть обстоятельства…

Гложат душу обида и стыд

За подлость иных и предательство…



Дед Василий нахмурил бровь,

Смерил тяжёлым взглядом:

- Что, Наташка, фашисты вновь

Дышат злобой и смрадом?

Ты мне всё, как есть, обскажи,

Негоже о том молчать!

Мы в два счёта, против вражин,

Скличем Небесную рать!

За что я, Наташка, в танке горел?

А Петка прошёл Бухенвальд?

А брат мой, Алёшка? - Ослеп, поседел,

Когда защищал Сталинград…

Не бойся, Наташка, доверься судьбе,

Для Правды наступит черёд,

Друг настоящий виден в беде,

Продажным «друзьям» - отворот!

Память предавший и подвиг отцов

Награды достоин вряд ли,

Помни, внучка, завет мой таков:

«Сила и святость – в Правде!..»



Глаза приоткрыла: весенний рассвет,

Плеяда звёзд Андромеды…

Мы ничего не забыли, дед -

Внуки твоей Победы!

КУПИЛА БАБА ТАНК

Случилось однажды так: жила-была одна баба,

И купила та баба танк...

Провожала - не голосила, одиннадцать олухов родила,

Двенадцатого носила,

Война - она ж не спросила, косила, косила, косила...



Средняя Речка, через речку - брод,

в крайнем доме Алёна живёт,

своя скотина да свой огород.

Спросили Алёну: - Откуда денжищи взяла?

- Корову да тёлку, да пару овец продала,

Да мать с отцом накопили. Провожали - не голосили...

Гордилась: Сталин прислал телеграмму лично!

Писал ей: мол, так и так, воюет ваш танк отлично!

Бьёт фрица то в левый, то в правый фланг.

А Алена: подумаешь, танк!

К награде представили - не голосила...

Одиннадцать - ни дать, ни взять, а двенадцать - уже сила!

Даже родня мужнина сказала: - Нужна дюжина!

А фрицы - они от лукавого...

Жила-была баба одна, по фамилии Шаповалова…

Сейчас время не то, или люди не те -

Удавятся за евро да франк,

А вы бы смогли так: двенадцать по лавкам,

А Родине - танк?

...

Елена Григорьевна Шаповалова, уроженка села Средняя Речка Куйбышевской области, пожертвовала во время ВОВ пятьдесят тысяч рублей на строительство танка, в память о погибшем сыне. Иосиф Сталин прислал Елене Григорьевне благодарственную телеграмму. Оригинал телеграммы сохранён.

ВАРЕЖКИ

Похоронку принесли пополудни.

Ольгуня, девка молодая и расторопная, достала из сумки документ, шмыгнула носом, отёрла варежкой иней, осевший над верхней губой.

Наталья, увидав в руках почтальонши знакомую бумагу, тяжёлым кулем повалилась в сугроб, неловко подвернув левую ногу.

Рыхлый снег принял её в объятия, будто старую знакомую. Хрустнул глухо, осев под грузным Натальиным телом.

- А-а-а! – закричала Наталья, и горячий пар повалил из её ноздрей и рта так, как будто у загнанной вусмерть кобылы. Морозный воздух подхватил надрывный крик её и далеко разнёс по обледенелой околице.

- Вставай, Наталья Егоровна, - почтальонша силилась поднять женщину, но, не удержав равновесие, плюхнулась рядом в сугроб.

Искрящийся снежный вихрь мучнистой россыпью упал на побледневшее лицо Натальи, и тут же стаял в бегущих по щекам горячих слезах.

- Айда в хату, а то простудишься, - трясла её Ольгуня, но без толку. Наталья ничего не отвечала, только смотрела, не моргая, в февральское небо серыми, с поволокой глазами. В глубине этих глаз угадывался не то небесный отсвет, не то сомнение, не то потаённая надежда.



Наталья охнула утробно, глухо, неловко перекатилась на бок и села… Вдруг слабое подобие улыбки озарило её лицо:

- Нет, Ольгуня, не могёт этого быть! Слышишь? Никак не могёт… Жив мой сын! Ошибка это, ей-богу, ошибка… Эх ты, кулёма!

Наталья выпростала руку из рукавицы, взяла у опешившей Ольгуни похоронную бумагу, сунула в карман цигейкового полушубка и, покачиваясь, побрела в сторону дома.

Ольгуня растерянно поглядела ей вслед, крепче затянула шаль, перебросила через плечо котомку и, непрестанно оглядываясь, двинулась по тропинке в противоположную сторону.

В сугробе, будто невольные свидетели случившейся драмы, остались две вмятины: одна, широкая и глубокая - Натальина, вторая поменьше - Ольгунина. Девке шёл осьмнадцатый год, и была она в самом соку. Счастье её бабье состояло в том, что перед самой войной дважды гуляла она за гумном с местным балагуром Васькой-плотником…

Дойдя до ближайшего проулка, Ольгуня оглянулась в последний раз и вдруг опрометью бросилась бежать, вспугнув сидящую на верхушке берёзы сороку. Птица тревожно застрекотала и, осыпав с веток щедрый иней, чёрной тенью метнулась прочь.



Суровый характер Натальи известен был каждому.

Жилистая, роста выше среднего, с широкой костью, имела она внешность яркую и необыкновенную. Цельный характер её обнаруживался при любом подходящем случае: правду всегда говорила в глаза, невзирая на чины и звания; в крепких крестьянских руках держала не только подворье, но и мужа своего.

Муж Наталье достался покладистый, мастеровитый, но без огонька, без искры, присущей малахольным людям. Похоронка на мужа пришла ещё по осени, в тот день, когда солнце, будто золотая печать в холодном ясном небе, подтверждало приход бабьего лета. Погода радовала душу: в палисаднике набирала ядрёности ягода калина, стаи воробышков весело щебетали, вспархивая с яблони на вишню. Вёдра с родниковой водой, стоявшие в сенцах дома, подёрнулись тонкой коростой льда. А печь в избе топилась теперь дважды – утром и вечером.

- Ты бы зашла ко мне повечерять, - звала Наталью подружка Ульяна. – Одна-то с ума сойдёшь! Степана твово, как и моего касатика, война забрала - не вернуть.

- Зайду опосля, как-нибудь, - Наталья отводила налитый горем, будто рюмка – водки до самых краёв, взгляд. – Дюже мне, подруга, некогда.

- Отчего так-то? – пытала Ульяна.

Наталья отмалчивалась…

Однажды решилась Ульяна потешить любопытство – нежданно нагрянула к овдовевшей подруге. Шагнула через порог и обомлела: в избе – жарко натоплено, а дух стоит такой, что впору вон из избы!

Воздух клубился разными ароматами: пахло ладаном, печёной картошкой, но больше всего – овечьей шерстью. Наталья, раскрасневшаяся, с горящими глазами и пылающими щеками, в цветастом переднике, вычёсывала шерсть.



- Проходи, Уля. Чайник поставлю, - Наталья отложила в сторону деревянный гребень.

Ульяна не нашлась, куда сесть. Всюду, на колченогой лавке, на кровати, на столе, большими и малыми горками лежала шерсть. Белая, словно облачко в летнем небе, и чёрная, будто грозовые тучи над селом…

На столе, ровными стопками – готовые вязанные варежки, носки, клубок со спицами, веретено…

- Батюшки-святы! – Ульяна развела руками. – Куды ж ты столько навязала?

- Знамо куда – на фронт. Зима вон какая лютая навалилась, озябнут наши ребятушки, и мой сынок Лёшенька озябнет, захворает ненароком.

- Вот оно что… Дык, и я посылку на фронт давеча собрала. Сало, чай да махру положила. Только вязать не люблю – это ты у нас мастерица!

Ульяна выбрала из общей кучи белые варежки, собралась примерить.

Внутри рукавицы что-то хрустнуло...

- Поклади на место, - приказала Наталья.

- Чегой-то там?

Ульяна, недоумённо поглядела на хозяйку, достала из варежки мятый листок.

- Письмо сыну... Да ты садись, Ульяна, чайник-то вскипел.

Ульяна вернула бумагу на место, придвинула к столу табурет.

- Тебе чай молоком побелить? – Наталья слегка приподняла широкую чёрную бровь.

- Можно и белить, а можно не белить.

Ульяна была полной противоположностью подруги. Покладистая, отходчивая, она легко могла рассмеяться и также легко могла расплакаться. Все движения души происходили в ней так быстро, так легко сменяли друг друга, словно бы погода – в капризном месяце апреле.

И сама Ульяна, в противовес смуглой и чернявой подруге - светловолоса, подвижна, небольшого роста, с приятной глазу полнотой.

- Тута варежек навязано – на всю армию хватит! – Ульяна на мгновение опустила в кипяток головку желтоватого сахара, поднесла ко рту, прищурив светло-карий глаз, с хрустом надкусила лакомство.

Наталья отставила кружку в сторону:

- Слыхала, чай? Фрица от Ржева поганой метлой погнали.

- Слыхала, как же не слыхала!

- Вот я и кумекаю, Уля… А может Лёшка мой скоро домой возвернётся?

- Оглянуться не успеешь, как возвернётся! Драпают немцы… чтоб ни дна им, ни покрышки!



Вдруг в печи, точно выстрел, громко треснуло полено. Наталья вздрогнула, взяла в руки кочергу и, отворив заслонку, пошебуршила в огненном чреве железным прутом.

- Мороз-то как ныне лютует! – вновь заговорила Ульяна.

Наталья не ответила, заворожённо глядя на разгоревшееся пламя.

В печной трубе неистово загудело, затрещало… Пламя, точно живое, разбушевалось, разыгралось, готовое вот-вот вырваться наружу. Хозяйка, опалённая жаром, в испуге отпрянула, поспешно прикрыв дверцу.

- Пойду до хаты, пока совсем не стемнело, - Ульяна поднялась. – Люди бают, волки близко к деревне приходют. У Тимофеевых курей давеча задрали.

- Ступай, Уля, да с оглядкой, - Наталья проводила подругу и накинула дверной крючок…



С того страшного дня, как принесли похоронку на сына, печь Наталья не топила, потому стужа чувствовала себя в доме полноправной хозяйкой.

Наталья вновь и вновь возвращалась к началу работы. Холодные спицы обжигали, петли соскальзывали, а закоченевшие пальцы совсем не хотели слушаться.

Иней толстым слоем укрыл окна изнутри, и что творилось там, за окном, не известно.

Слабый мышиный писк и возня в подполе не тревожили Наталью, как не тревожило чувство голода и пустой чугунок на печи. Сложив в скорбную гримасу посиневшие губы, она что-то усердно выводила на клочке бумаги, еле слышно шепча:

- Такого быть не могёт… Ошибка это… Ошибка!

Наслюнявив химический карандаш, писала снова и снова, складывая записки в каждую шерстяную варежку, пока не закончилась в доме бумага…



За последние дни Наталья сильно изменилась: под глазами - тёмные круги, возле губ - две глубокие скобы-морщины.

Сделав последнюю петлю, Наталья щёлкнула ножницами, отрезав от готовой варежки шерстяную нить, крючком протянула кончик вовнутрь, чтоб соблюсти аккуратность.

Закончив работу, тяжело поднялась, протопала валенками в чулан и вскоре вернулась с громоздким ящиком.

Одна пара, вторая, третья… Пара белая, пара чёрная… И снова белая… Стопка носков - стопка варежек…



В сенцах неожиданно хлопнула дверь.

Ульяна, едва отряхнув валенки от снега, шагнула в избу:

- Наталья!

Хозяйка, словно не слыша, не оглянулась на вошедшую, положила в посылку последнюю пару варежек, прикрыла сверху газетным листом, сказала чуть слышно:

- Вот, Уля, сыночкам моим гостинец собрала.

Ульяна, глядя на образа, перекрестилась – сын у Натальи был один-единственный… Ульяна нерешительно шагнула к столу:

- Вот и слава богу, милая, вот и слава богу… Пойдём, Наташенька, со мною.

Ульяна заботливо накинула на плечи подруги полушубок:

- А посылку твою мы завтра же отправим. Вместе на почтамт поедем, Красулю запряжём и поедем.

Она мягко подтолкнула Наталью к выходу и крепко прикрыла за собой скрипучую дверь…



Согревшись на тёплой печи, Наталья тут же провалилась в сон.

Ульяне не спалось… Засветив лампу, она долго сидела у стола, подперев голову руками и предаваясь горьким думам, прислушиваясь к ночным шорохам и к завыванию то ли ветра, то ли хищного зверя за окном.

Слёзы не один раз за вечер сбегали по её округлым щекам, быстро высыхали, и снова торили себе дорожку…

Будто что-то внезапно вспомнив, Ульяна открыла посылку, и, сунув ладонь в варежку, достала записку. На клочке бумаги, твёрдой Натальиной рукой, было выведено несколько строк. Ульяна, шевеля губами, прочла по складам:

«Сынок! Молюсь о твоём возвращении. Час победы близко. Возвращайся живым. Твоя мама».

Ульяна убедилась в своих догадках и предположениях: в каждой связанной паре, хранящей тепло женских рук, лежала точно такая же записка. И текст каждой из них оказался написанным словно бы под копирку. И адресат каждой записки оказался тем же – «На фронт. Сыну»…

Ульяна покачала головой, аккуратно сложила вещи, выключила лампу и, забравшись на лежанку, прижалась к подруге, крепко её обняв...



Утром слегка попустило.

Мороз неожиданно сдал свои позиции, и иней, отяжелев от утреннего тумана, большими белыми хлопьями полетел на землю.

Первые струйки печного дыма взвились к небу, потекли, побежали, точно струи парного молока - в подойник. И в первых проблесках зари, и в первых петушиных криках, и в протяжном мычании коровы в хлеву – всюду явственно чувствовалась близкая долгожданная оттепель.

Первая оттепель зимы сорок третьего года.