Старуха кладет на стол мешок разноцветных бусин.
Маруся глядит в упор, раскачиваясь на стуле.
– Бабуля, а можно мне? – и тянет с надеждой руки.
– Не суйся, – сурово смотрит, – это тебе не игрушки.

В шершавых пальцах мерцает тонкая нитка.
Старуха плетет узор, над бусинами склонилась,
В мешке ворошит. Камни обводит взглядом.
Маруся же видит россыпь поспевших ягод.

Вот небо ясное, синь на границе с тайной,
Старуха бормочет: «Знаний ей не хватает».
Подносит поближе к носу, глядит, как играют блики.
Маруся шепчет: «Должно быть, сочная голубика».

Живая зелень бойко выпрыгивает на скатерть,
Звенит торжеством проснувшихся первых раскатов.
Смеется в тех бусинах чистая детская радость.
Маруся смеется тоже: «Сколько здесь виноградин!»

В ладонях старухи горка янтарных капель,
Как будто солнце себя запечатать решило в камне,
Чтоб пили его глазами, сердцами пили.
«Как чай облепиховый», – девочка смотрит хитро.

В морщинистых пальцах чёрное замелькало,
Задумалась старая, много их или мало:
Не жалко ее, но эти веснушки смешные, эти смешные родинки…
Девочка всё о своем: «Я знаю, бабуля, знаю. Это смородина».

Кровь, не иначе, бурлит в ярко-красных бусинах,
Нить тяжелеет в умелых руках старухи,
Маруся любуется: искрами будто вышиты.
«Вишня, – вердикт ее. – Кислая. Сладкая. Дикая. Вишня».

Старая расправляет нитку, оценивает работу,
Смотрит и так и этак, прямо, немного сбоку.

Вот и довольно. Берет массивные ножницы.
Вдруг холодок по коже - стало Марусе тревожно.

– Смотри, бабуля, там яблоня расцветает.

Старуха смотрит в окно и чувствует запах мая.
И видит себя молодой,
С косой, что до пояса, ветреной, озорной.
Водой умывается ключевой.
Тихонечко улыбается.

Маруся в восторге от маленькой детской шалости.
Взмывает на стул повыше
едва уловимым вихрем.
Старуха уже не бдит,
Старухе ее не видно.

Маруся боится. Миг.
И лихо хватает нитку,

Нанизывает

облепиху,

смородину,

виноград,

голубику

и вишню дикую.