Васильки

ВАСИЛЬКИ

Дом рассыпался в пыль и крошево.

Ни обнять, ни прильнуть, ни прийти.

Мне Победа досталась недёшево.

Где же вы, дорогие мои?

Где те два непоседливых бантика

С васильковой весёлостью глаз?

Там, на фронте, бывало, что ранили,

А убили вот только сейчас.

Ярость кончилась, нет в сердце ярости.

Это там, средь окопов, кипел,

У меня к жизни нет больше жадности,

Словно я вместе с домом сгорел.

Лучше б я в обороне, в атаке ли,

Сгинул со свету. Так бы – как раз.

Знаю я, обо мне бы вы плакали,

Но зато я б продолжился в вас.

Только вы мне мои драгоценности,

Лишь за вами хоть в пекло готов.

Где найти теперь столько смиренности,

Коль отняли основу основ?..

Где же ты, Богом мне наречённая,

Что ж вас всех-то война забрала?

И судьба, если столь благосклонная,

Что ж не Вас, а меня сберегла?!!

Пусть Победой весна ослепительна,

Пред собою не вижу ни зги...

Вот бы слёзы ладошками вытерли,

И прижались ко мне васильки...

Я НЕ ГЕРОЙ

Я не герой, я не герой.

Иду вперёд, и все за мной.

Упал на грунт, а все идут.

Меня не ждут. Меня не ждут.

Земля дрожит, земля горит,

А я лежу. Я не убит.

Я не могу ни встать, ни сесть.

Могу смотреть. Смотреть. Смотреть.

Травинка бьётся мне в лицо,

Гранату б дёрнуть за кольцо

И замахнуть её к врагу!

Но не могу. Но не могу.

Вдали бегут, бегут вблизи,

Бегут товарищи мои.

Кричат: "Ура!", – и шум, и гром,

А я лежу и вижу дом.

Я вижу, сын ко мне идёт,

Сестрёнку малую ведёт,

За ними милая моя

Зовёт меня, зовёт меня.

Как будто не было письма,

Где дома нет, где дальше тьма,

Где в горле крик, где плач в душе,

Где жив, но не живу уже.

Сын рядом сел, припал ко мне,

А я прижал его к себе

И запах чувствовал родной.

Пришёл домой. Пришёл домой.

ЗАТИШЬЕ

Тишина навалилась в окопы,

Воздух летний, как в детстве, звенел.

Напевал тихо песенку ротный

И в бескрайнее небо смотрел.

Синева разливалась над степью,

Ветер волны катил по траве,

Отчего-то казалось нелепо

Думать прямо сейчас о войне.

Вспоминалось душистое поле,

Где устало лежал на скирде,

Там, где небо в размах голубое

Отражалось простором во мне.

Вспоминалось, как шёл по дороге,

Землю чувствуя босиком,

И всё было уютно знакомым,

Каждый шаг был щекотно знаком.

Вспоминалось, как мама выходит,

За калиткой распустит платок.

Вспоминалось, как голос выводит

В тёплых сумерках нежно: "Сыно-о-ок!"

Я бежал к ней на голос упруго,

Залетал в хлебом пахнущий дом

И впивался со смехом в краюху,

Запивая её молоком.

Простынь хрусткая свежестью пахла,

Сон вливался в меня синевой,

За окном разгоралась лампадно

Ночь серебряной полной луной.

Как же было тогда беззаботно...

А в сгущающейся тишине

Рядом тихо пел песенку ротный,

Мне напомнив, что я на войне.

СЫН ПОЛКА

Сегодня особенно трудный вторник,

Авиабомбы и артналёт.

К штурму готовится враг повторно,

При первом штурме он в поле лёг.

Два офицера потеряны нами

И девять потеряно рядовых,

Раненых крепко стянули бинтами,

В окопы спрятав среди живых.

В копоти лица, в пыли гимнастёрки,

Вымотал многих минувший бой,

И слышно среди бойцов негромкий

Идёт разговор под снарядов вой.

«Сашка-то, видел? Крепкий парнишка,

Всё делает так, как его научил.

Одиннадцать лет ведь, совсем мальчишка,

А не испугался и не забыл.»

«Я утром его направил сегодня

В штаб тыла с докладом, чтоб бой переждал.

А он доложил и вернулся, негодник,

И в самое пекло с нами попал.»

Сильней затянувшись трофейной махоркой,

Взглянул старшина на сидящих солдат,

Продолжил по-прежнему также негромко:

«А Сашка-то нынче родился, ребят.»

«Да ну!»

«Именины?»

«Что ж ты, Иваныч,

Заранее, что ли, не мог рассказать?»

«Шустрый он больно, смешал мои планы.

Отбили бы фрицев, потом поздравлять.

Но, раз уж он здесь, предлагаю не мешкать,

Я справил ему на размер сапоги

И прочую форму справил, конечно.

Доронин Семён, мальца позови».

Семён по окопу пошёл пригибаясь,

Туда, где стоял пулемётный расчёт.

Он думал о том, про себя улыбаясь,

Как именинника позовёт.

В кармане Семёна гармошка губная,

В тряпицу завёрнутый шоколад,

Он шёл по окопу, уже предвкушая,

Как с формой и эти подарки вручат.

Сашка-то парень весёлый и звонкий,

Прибился к ним месяцев пять тому

Возле заброшенного посёлка,

В котором пришлось выживать ему.

Рёбра его торчали наружу,

Когда его принялись отмывать,

Но было сквозь грязь видно чистую душу,

Которую к сердцу хотелось прижать.

Напомнил он многим о дальних семьях,

И лёгкая, видно, у Сашки рука,

Раз командир, сквозь поток донесений,

Сказал: «Зачисляем как сына полка!»

Бойцы оживились, их лица ожили,

Смеялись и баловали мальца,

И про войну меж собой говорили:

Не может никак она быть без конца.

Сашку приставили к кашевару,

Был Сашка, а стал рядовой Кузнецов,

Он отвечал за устойчивость жара,

Обед чтобы вовремя был готов.

В разведку сходил он, под видом подпаска

Узнал, где пикеты, как их миновать.

Когда доложили, то с этого часа

Его запретил командир привлекать.

«Мы здесь, чтоб такие, как он, были живы!

Чтоб выросли и поднимали страну!

А если б мальчонку вы положили?

Своим бы рискнул?» – он спросил старшину.

Иваныч тогда, за два года впервые,

Не смог ничего командиру сказать

И, как ни хотел Александр, отныне

Его запретил на задания брать.

До этого боя всё было просто,

Приказ был один: Кузнецова беречь,

А тут закрутилось, и этот подросток

Вместе со всеми влез в самую сечь.

Семён добежал до расчета, там пусто.

А Сашка ведь был здесь, Семён это знал.

Он выглянул, с мыслью шальною, за бруствер.

И точно, там Кузнецов лежал.

Сердце рвануло в груди гранатой:

«Да, как же?! Да, что это?! Почему?!!"

Семён простонал: «Что же скажут ребята...»

И из окопа пополз к нему.

Артподготовка как раз утихла

И, средь обрушившейся тишины,

Доронин услышал предельное тихо

Губами: «Мамочка, дай воды…»

«Сынок, погоди. Сейчас я, сейчас я.

Ты слышишь, сынок? Ты со мной говори.

Вниз сейчас спустимся. Здесь опасно,

И там уже вдоволь напьёшься ты.»

Он взял его так, как лишь держат младенца,

Широкой своей прикрывая спиной

Затем, чтоб продолжило биться сердце,

А не затем, что Доронин герой.

Ни пули, ни воя, ни взвизга шрапнели,

Семён аккуратно к своим спешил,

И Сашу на выложенные шинели

Из рук своих бережно переложил.

Лица бойцов поугрюмели разом,

А старшина, ухватив бинты,

Ранения лентами опоясал,

Дал осторожно глоток воды.

«Сашка, ты это, не бойся, мы рядом.

В обиду тебя ни за что не дадим,

Мы за тебя теперь фрицам проклятым

За каждую рану твою отомстим.

Мы тебя в госпиталь, там починят,

Поправишь здоровье и к нам давай,

Нам ведь такие, как ты, мужчины

Нужны дозарезу, ты так и знай!»

Дрогнули веки у Кузнецова,

Шепнул он: «Я точно вернусь назад».

И, выдохнув тихо последнее слово,

Маленький смолк навсегда солдат.

Семья, что была в гимнастёрках рядом,

И звука вымолвить не могла,

Слёзы невольно туманили взгляды.

А ненависть взгляды жгла.

Звонким мальчишкам война не место!

От вывода губы плотнее сжав,

Иваныч выцеливал в перекрестье

Фашистов из верного ППШ.

Вторник случился труден особо,

Атаки катились одна за одной.

Сашка, став точкой на дне окопа,

Стал для бойцов запятой.

ДЕТИ БРЕСТСКОЙ КРЕПОСТИ

А они ни при чём, ни при чём,

Воевать не для них задача,

Но царапает в горле ком

И душа неподдельно плачет.

Словно крапинки на снегу:

Ваня, Леночка, Оля, Федя...

Искры, втиснутые в войну,

Навсегда уснувшие дети.

Будто книга стоит гранит,

А на нём строчки, строчки, строчки...

Он читающим говорит:

Тут лежат сыновья и дочки.

Здесь, под камнем, улыбок задор,

Их надежды, мечты и слёзы,

Мы их чувствуем до сих пор,

Светлых, трогательных, курносых,

Их растерянность, страх и боль,

И отчаяние без меры,

И звенящую в них любовь,

И наивную в чудо веру...

Жизни, тонкие, как фарфор.

Вскрик пронзительным эхом: "Ма-ма!!!"

Искры гасят, сминая в упор,

Равнодушно-свинцовые граммы.

Замер взгляд их, упав в синеву,

Их глаза словно в вечности точки.

Крапинки милые на снегу,

Спящие здесь сыновья и дочки...

НА ВОЙНУ УХОДИЛИ МАЛЬЧИШКИ

На войну уходили мальчишки,

А вернулись в морщинах мужи,

И гонять уж не будут по крышам

Голубей средь июньской тиши.

Нет в глазах молодого задора,

Смех теперь не звенящий ручей,

То война их состарила скоро

Средь кипящих боями ночей.

Сны их нынче не лёгкая дымка,

Не полёт за мечтами вослед,

Сны теперь – из атаки отрывки

Средь зависших под небом ракет.

Добежать до чужого окопа,

Через реку проплыть на плоту,

Батальоном истаять до взвода

И от крика проснуться в поту.

Хрупкость школьная стёрлась на маршах,

Хрупкость землю не взроет в мороз.

Стали разом и крепче и старше,

Кто вчера ещё жил не всерьёз.

Выпускные рубахи и стрижки...

Репродуктор в тревожной тиши...

На войну уходили мальчишки.

А вернулись в сединах мужи.

ЗА СВОЮ СТРАНУ!

Мать меня не звала на войну,

Мать просила меня остаться...

Сыновья, мол, нужны и в тылу,

Мол, найдётся кому сражаться...

Мама мяла в руках платок,

Слёзы жгли по щекам дорожки.

И я глаз отвести не мог

И обнял её осторожно.

Мама, милая, ты прости,

Понимаешь ведь, не останусь.

За тебя, за родных моих

Я в окопы с другими встану.

За тебя, за родимый дом,

За всё то, что мне с детства свято,

Я пойду воевать с врагом,

Я пойду потому, что надо!

Потому, что воспитан так,

Потому, что нельзя иначе,

Я уйду, и мой каждый шаг

Вровень с сердцем звучит горячим.

Я возьму с собой всё тепло,

Что сейчас отдаёшь во взгляде,

Надо только лишь выбить зло,

Не отдать чтоб земли ни пяди!

А как выбью, домой вернусь,

Обниму тебя крепко, мама.

А сейчас напослед обернусь.

И солдатом в шеренгу встану.

ТЫ МНЕ СМОТРИШЬ ВОСЛЕД…

Ты мне смотришь вослед,

Смотришь, как ухожу,

Сколько прожитых лет

Я с собой уношу.

Сколько сказанных слов,

Сколько тихих минут,

Сколь увиденных снов

Сквозь объятий уют.

Ухожу, и сейчас

Каждый шаг от тебя –

Это пристальность глаз,

Это шёпот любя.

Это горькой тоски

С плеч скользящий платок,

Это бьётся в виски:

«Пусть помилует Бог».

Ты стоишь, замерев,

Душу кинув за мной.

И натянутый нерв

Скоро лопнет струной.

И тогда дождь из слёз,

И тогда вздох и стон,

И по коже мороз,

Без хозяина дом.

Пыль за мною летит,

Скрыв меня, как туман,

Сердце бьёт и болит,

Стало больно глазам.

Ты всё смотришь, как я

В горизонте тону.

Я оставил тебя.

Я ушёл на войну.

ПИСЬМО НА ФРОНТ

Пишу письмо тебе который раз, Ванюша,

И целый год ответа жду и жду.

Опять в окно стучится злобно стужа,

Как год назад, когда шёл на войну.

Двенадцать месяцев, как мы с тобой простились,

И я пишу и жду, и жду ответ,

И пусть письма пока что не случилось,

Но ведь и похоронки тоже нет.

А значит, жив, живой, но в трудных буднях,

В которых ты, конечно, на износ,

И я надеюсь, что не безрассудно

Идёшь в атаку, поднимаясь в рост.

У нас зима. Вполне запасов хватит,

Чтобы дожить до зелени весны.

Твоих рук не хватает нашей хате,

Ты приходи скорей живой с войны,

Я упаду к тебе на грудь, Ванюша,

И буду плакать и тобой дышать.

Путь за окном зима с войною вьюжит,

Пока живу, я не устану ждать.

Я СЛЫШАЛ ЕЁ…

Мина с воем рванула

почти у меня за спиной,

Взрывом вжало меня,

не давая покинуть траншею,

Командир вышел в рост,

призывая идти за собой,

Я пытаюсь подняться.

Заставляю себя.

Я сумею.

Потемнело в глазах.

Или ночь на меня наползла?

Снова синее небо,

и солнце, и пыль от разрывов?

Кровь течёт из ушей,

и голову боль взорвала,

И вокруг никого,

и не видно теперь командира.

Пересохло во рту,

губы звуки не могут связать,

Я пытаюсь позвать,

чтоб хотя бы откликнулся кто-то,

ППШ непослушными

пальцами всё-таки взять,

И шагнуть вслед за теми,

кто вышел уже из окопа.

Моё тело, что с лёгкостью

брёвна могло нести,

Подбегавших детей

подбрасывало до солнца,

Перестало вдруг слушаться

и отказывалось идти.

Тут послышалось мне,

как жена моя рядом смеётся:

"Что ж ты, Ванечка?

Силы свои растерял?

Ну зачем в одиночку

ты пройти хочешь поле с косою?

Богатырь ты мой славный,

отчего же на землю упал?

Ну, вставай, мой хороший,

и давай-ка до дома со мною."

И я встал, и пошёл

вслед за голосом милой моей,

В абсолютной тиши

только голос её раздавался,

Я ей что-то кричал,

и бежал всё быстрей и быстрей,

Я споткнулся, упал,

и за голосом снова поднялся.

Я кричал, что иду,

что пройду это поле опять,

Непослушные пальцы

косу уже твёрдо держали.

Каждый шаг, и за мной

трава остаётся лежать,

И я словно в бреду

иль в крестьянском хозяйском запале...

Вот ведь, как хорошо,

если сена на зиму запас,

Значит, будет жива

до весны до грядущей скотина!

Видя жажду, жена

принесла мне из погреба квас,

И прохлада напитка

проступила росою сквозь глину.

Расходилась рука,

и чуть сверху и наискосок.

Мне шагалось легко,

и лишь солнце мне жарило плечи.

И вдруг я увидал,

что… я бью автоматом в висок,

Что дошёл до врага

и его в рукопашной калечу.

Захотелось их грызть,

ведь я понял, что снова в бою,

Потому что я вспомнил,

что жены больше нету на свете,

Потому что фашист

сжёг деревню и хату мою,

Потому что сгорели

мои нерождённые дети.

Я завыл, словно зверь,

тот, которому сталь не указ,

Я бросал и ломал,

без остатка себя отдавая,

И бросал до тех пор,

как огонь в моих жилах погас.

Я на землю упал,

ничего уже не сознавая...

Когда звуки ворвались,

словно вату, пробив тишину,

Когда кончилось всё,

и мы взяли траншею чужую,

В руки спрятав лицо,

вновь казалось, что слышу жену,

Сил придавшую тем,

что я слышал её, как живую.

ДУГА

Я бежал и упал,

Пуля в ногу горячим ударила,

И в плечо обожгло,

Обожгло и в районе груди,

Так, бывало, когда

Меня в сорок первом ранило.

Но, упав, в этот раз

Я смог встать, чтобы снова идти.

В сорок первом не смог,

И на грани потери сознания

Ощутил, что меня

Кто-то тащит по полю сквозь бой,

И увидев потом

Меня спасшую, хрупкость создания

Удивлялся, а как

Медсестра вышла с поля со мной.

Я лежал весь в бинтах,

Меня ранило в левое лёгкое,

Запах ран не давал

Без мучений еду принимать,

Мне опять помогла

Та же хрупкая, юная, тонкая,

В кашу лук и чеснок

Для меня умудряясь достать.

Я вернулся на фронт

И прошёл без единой подпалины

Вплоть до Курской дуги,

Где сегодня, споткнувшись, упал,

Но не зря же меня

С того света уже выцарапывали,

Свет померк на секунду,

И я, сделав усилие, встал.

С горла рвётся: "Ура!",

С ощущением непобедимости

Я бегу на врага,

Ни осколков, ни пуль не боюсь,

У меня теперь нет

Никаких для врагов уязвимостей,

Кроме той, что я точно

Домой никогда не вернусь.

РУССКАЯ ЖЕНЩИНА

Иней, иней, иней, иней

На траве лежит,

Словно ранними сединами

Настоящий возраст скрыт.

Осень тихая, спокойная

Не кричит, не рвёт,

Словно женщина исконная,

Словно мужа ждёт.

Словно он ушёл на фронт. Война.

И тревога есть,

И до самого до затемна

Ждёт от мужа весть.

И напишет ли? Не ведает,

Но всё будет ждать,

И не плачет, и не сетует.

Что уж зря рыдать.

Лишь вздохнёт с надеждой тайною,

Проседь под платок,

И спокойная и плавная

Выйдет за порог.

ДЗОТ

Взять эту высоту никак,

И сдать нельзя назад шаг,

Осталось землю грызть вниз

И страх сминать под пуль свист.

От пыли на зубах хруст,

Обострены все шесть чувств,

Приказа для рывка ждут

И изнутри меня жгут.

Не убивал, но здесь злость,

Не разойтись с врагом врозь.

Не сил терять, молчать, тлеть,

Теперь я для него смерть.

Я жатву сам хочу снять,

Пусть в землю лягу здесь спать,

Ведь он отнять мое смог,

И я хочу вернуть долг.

Сигнал ракеты взмыл вверх,

Мир сузился, и страх мерк,

И в ясный, как хрусталь, миг

Я бросился, и ДЗОТ стих.

ПРАВЫЙ ФЛАНГ

Сил осталось на исходе,

Третий день нас рвут и мнут,

Нас немного в третьей роте

До Победы доживут.

Мы не сетуем, не стонем,

Понимаем, держим фланг,

Ни одной своей колонны

Провести не сможет враг.

Мы устали, ну а шутка ль

Трое суток свист и вой,

Нет для отдыха минуты

Написать письмо домой.

Светит небо голубое,

А с земли и ч