Фудзияма

Иван Сергеевич, по мнению друзей и сослуживцев, был образцом современного мужчины. Высокий брюнет, с голубыми глазами и благородно седеющими висками, бесконечно ловил на себе кокетливые женские взгляды.

Ежеутренний рацион Ивана Сергеевича состоял из фруктового смузи и обезжиренного творога. Чай пуэр, заваренный в специальном китайском фарфоровом чайничке, был гарантом долголетия и прекрасного самочувствия, которым сорокалетний мужчина несказанно дорожил. Также, сразу после пробуждения, на коврике для йоги, Иван выполнял несколько мудрёных а́сан, приводящих в баланс его ментальное и прочие тела.

"Ом, мани падме хум», – с чувством, с толком и с расстановкой распевал Иван Сергеевич в своей малогабаритной двушке, дизайнерски переделанной в холостяцкую студию, на юго–востоке столицы, близ коптящего всякими ядами и ночными выбросами нефтеперерабатывающего завода.

Надев модные трико, в тон им кроссовки и обтягивающую мускулистое тело футболку с кричащей надписью "аdidas", Иван Сергеевич выдвинулся на пробежку. Из соседской квартиры, ласково бранясь на кошачье– собачью животинку, выплыла молодая девушка в ярких татуировках, с пирсингом крылышка носа и пунцового цвета волосами. Прямо перед лицом ЗОЖного соседа бесстыжая девица закурила электронную сигарету с едкой ароматической смесью.

Оба напряглись в ожидании лифта.

– Девушка, а можно хотя бы в подъезде не курить? – возмутился Иван Сергеевич, пренебрежительно рассматривая маргинальную соседку. – Совсем молодежь распоясалась, – пробубнил он себе под нос.

Девица же, не поднимая головы и увлеченно тыча в смартфон, демонстрировала полное безразличие к собеседнику.

– Ну и райончик, и на кой черт только я сюда перебрался? Предупреждала же риэлтор, доплатите, мол, миллион и будете наслаждаться чистым воздухом и культурными соседями на северо– западе Москвы, – крутились в голове Ивана Сергеевича назойливые мысли сожаления.

Лифт остановился на первом этаже. Девушка, также не поднимая головы, вышла из подъезда и направилась по своим делам.

Иван Сергеевич со всей молодецкой удалью побежал в сторону городского парка. Выполнив программу максимум и накрутив несколько километров по аккуратно уложенному беговому покрытию, физкультурник в быстром темпе потопал к дому. Предстоял насыщенный рабочий день и важные переговоры с партнёрами.

Поднявшись на этаж, Иван Сергеевич лихорадочно принялся искать ключ от входной двери и с ужасом обнаружил, что забыл его в коридоре на полочке.

— Вот же недоразумение какое. Это все ретроградный Меркурий, мать его ети. Предупреждала ведь меня астролог быть аккуратнее с личными вещами. Надо срочно вызывать мастера и вскрывать замок.

Иван Сергеевич начал судорожно ощупывать карманы спортивных брюк и понял, что телефон также остался по ту сторону злополучной двери.

Из соседской квартиры донесся визгливый собачий лай и послышался скрежет дверного замка.

Белокурая, слегка полноватая женщина, с мелкими, но правильными чертами лица, в домашнем цветастом халате вынырнула из темноты и глухим голосом спросила: "Что–то случилось, может помочь чем?"

– Да вот, замок...– начал было рассказывать Иван и повернул голову в сторону собеседницы.

– Ма–ри–и–на? – почти вскрикнул Иван Сергеевич и вопрошающе разложил женское имя по слогам. Соседка резко закрыла дверь и в следующие несколько минут в ее квартире воцарилась гробовая тишина.

– Марииина...– выдохнул Иван Сергеевич и сполз по стене на пол, страдальчески обхватив голову руками.

Где–то через минут пять соседская дверь снова отворилась и Ивану протянули какой–то инструмент.

– На, попробуй, от мужа покойного остались инструменты. Хорошие, немецкие. – Сухо произнесла Марина и вновь исчезла в кромешной тьме дверного проема.

В полном отрешении, Иван проделал нехитрые манипуляции с замком и, тот, почти сразу, поддался.

Войдя в квартиру, Иван Сергеевич внезапно осознал, что на работу нужно не просто бежать, но уже и лететь. Собрав волю в кулак, как умел только он, отбросив роящиеся мысли в сторону, на включенном автопилоте, через минут сорок, Иван приземлился в крутящееся офисное кресло своего собственного кабинета.

***

Секретарь принесла ароматный зеленый чай в изящной, как кружево, чашечке. Иван растерянно смотрел в экран монитора, а в его голове в это время, воссоздавался в мельчайших деталях образ его первой и единственной любви, пусть и располневшей, в смешном цветастом халате, но, как и прежде, до боли родной и желанной. Прошло двадцать лет с момента их тяжелого расставания. Иван попытался сделать всё возможное и невозможное, чтобы вытравить из сердца чувства к Марине и был вполне уверен, что успешно справился с этой задачей, но тогда, что за неведомая сила заставляет его сейчас трепетать и радоваться как мальчишку. Что за неодолимая мощь переворачивает его жизненные устои с ног на голову?

– А эта девочка, эта наглая девчонка в татуировках, дымящая мне в лицо сигаретой, ведь она вполне может оказаться моей дочерью. – Иван округлил глаза еще больше и застыл в бессилии перед экраном монитора, на котором, ровно выстроившись в табличный ряд, предательски маячил текущий финансовый отчет.

– Вань, дружище, что ты там увидел–то? Неужто перевыполнение плана? – раздался саркастический смешок коллеги, входящего в кабинет. – Если да, то Абрамыч нам точно премию выпишет, ну, а если нет, то, как обычно, подзатыльников навешает.

– Володь, есть чего–нибудь выпить? Тошно мне, друг.

Володя сделал квадратные глаза. – Да брось ты, Вань, подумаешь не выполнили план. Абрамыч нормальный мужик, поймет.

– У меня, кажется, дочка есть, представляешь? Взрослая дочка! – глаза Ивана внезапно заблестели, готовые наполниться искренней и нескупой мужской слезой.

– Я все эти годы батрачу как проклятый, будто не своей жизнью живу, гонюсь за деньгами, карьерой, молодостью. А всего–то надо было притормозить и оглядеться по сторонам. Всего– то...

– И какая она, твоя дочка? – Владимир подозрительно посмотрел на друга как землянин на инопланетного пришельца.

– Красивая она, на Маринку похожа, только курит какую - то хрень молодежную и татуировка – дракончик на шее у нее набита, – растянулся в улыбке Иван, – а так, да, красивая очень.

Володя задумчиво откинулся в кресле и многозначительно произнес:

"Да, Ванёк, я всегда подозревал, что не всё о тебе знаю. Но это же хорошо, что дочь. Мой оболтус только и умеет, что двойки приносить и родителям огрызаться. А здесь – девочка, цветочек.

– Скажешь, тоже, цветочек, – ухмыльнулся Иван. – Волосы красные и дымит как вулкан Фудзияма.

— Значит будем звать ее Фудзиямой, – радостно пошутил коллега и смачно отхлебнул пуэр из кружевной чашечки.

***

Вечерело. Знойный август солнечным медом обволакивал воспаленное, температурящее тело города. На бульварах плавился асфальт, в черепных коробках плавились мозги горожан, делая последних невероятно уязвимыми и похожими на городских сумасшедших.

Иван Сергеевич, покинув свой эргономичный рабочий кабинет, вышел на раскаленную улицу, с содроганием размышляя о предстоящем разговоре с Мариной. Столько лет прошло с тех пор, как она бросила его, безапелляционно заявив, что разлюбила, а самое главное, что ребенок, которого она вынашивает в своем чреве – не его. Как же так не его, если они пять лет были «не разлей вода», любили друг друга до беспамятства и готовились к свадьбе. И тут, на́ тебе, – не люблю, не хочу, прощай. Иван прекрасно знал о том, что Марина через три месяца вышла замуж за другого парня, не местного, поговаривали, что питерского. Но кем был тот парень и как он за такое короткое время умудрился вскружить Марине голову, никто толком не понимал.

Иван, в те злополучные роковые дни, неделю пролежал на диване в темной комнате, почти без еды, пытаясь, видимо, умереть голодной смертью, пока его мать не приняла волевое решение и не отправила юного страдальца в другой город к родственникам, получать высшее образование.

Там, в другом городе, Иван закончил университет, успел жениться и прожить несколько лет в несчастливом браке с хорошей девушкой, которую так и не смог полюбить. Детей у пары не было, Иван был против детей под разными предлогами, но жене, по понятным причинам не озвучивал истинное положение дел. После развода Иван погряз в бесконечных коротких и пылких романах, увлекся тренингами личностного роста, йогой, эзотерикой, даосскими практиками. Но при всем многообразии этих самых практик, он ощущал себя глубоко несчастным, хотя и производил впечатление весьма успешного человека. В его жизни, отныне, не существовало самого главного созидающего и окрыляющего чувства – чувства любви. Он запретил себе влюбляться, и не позволял кому - либо посягать на его личное пространство. Вот в таком замороженном состоянии он и прибыл обратно в Москву, дабы возглавить филиал крупной региональной компании по производству кровельных материалов. В таком же состоянии, он сегодня утром отправился на пробежку, но на счастье или на беду, потерялся и нашелся тот сакральный вселенский ключик, который приоткрыл дверь в прошлое, погрузив Ивана в живительный и врачующий родник воспоминаний.

***

По дороге домой Иван купил букет любимых Марининых цветов – белых роз. Ему казалось, что судьба, непременно, сжалится над ним и заслуженно уготовит ему огромный ломоть счастья.

Иван поднялся на этаж и смело нажал на соседский звонок. Тилинь–тилинь–тилинь.

За дверью раздалось настороженное собачье тявканье.

Дверь открыла девушка с красными волосами. Увидев в руках гостя красивый букет цветов, она исполнилась уверенности в том, что цветы предназначались именно ей. Деви́ца кокетливо улыбнулась и нагловато протянула руку к букету.

– Прости, пожалуйста, а мама дома? – осторожно спросил Иван и передал девушке букет.

– Мама будет через час, входите, – с легким недоумением ответила она и пригласительным жестом предложила войти в дом.

Иван миновал узкий длинный коридор и, с немалым удивлением, обнаружил, что квартира Марины была невероятно светлой. Предзакатное янтарное солнце залило кухню и смолистыми капельками стекало по узорчатому тюлю из прозрачной органзы́.

– Хотите кофе или чай? – вежливо спросила девушка гостя.

– Чай, если можно. Как к тебе обращаться? – поинтересовался Иван.

– Эвелина, можно просто Веля, – ответила девушка, аккуратно наливая кипяток из чайника.

Иван взглянул на кисти и пальцы её рук. Он был поражен сходством ее пальчиков со своими, даже ногтевая пластина была редкой трапецевидной формы, свойственной людям с железной волей.

Такая же точно ладонь была и у матери Ивана, от которой сын унаследовал волевой характер и умение добиваться поставленной цели.

– Эвелина, а ты где учишься? – преодолев стеснение, поспешил с расспросами Иван.

– В архитектурном, я рисовать очень люблю. Мама говорит, что надо таланты конвертировать в валюту, – хихикнула Эвелина.

– А права ведь твоя мама, дело она говорит, – согласился Иван, кивком одобряя позицию Марины.

Послышалось уже знакомое скрежетание дверного замка. Марина вернулась с работы.

Увидев Ивана, женщина заметно занервничала. В ее движениях и выражении лица не было ни радости, ни заинтересованности, а только лишь щемящая беспокойная пустота.

– Вель, нам с Иван Сергеичем поговорить надо, иди в свою комнату, дочка, – сухо произнесла Марина.

Женщина облокотилась обеими руками на стол, будто прилежная ученица на парту. Было понятно, что ей неприятен предстоящий разговор.

– Ваня, я тебя очень прошу, не приходи к нам больше. Ничего не изменить, да и не хочу я ничего менять. Я мужа похоронила год назад, мне так тяжело, что и словами не описать. Хожу в храм каждый день, только там и нахожу утешение. – Марина притихла. Уголки ее губ были скорбно опущены и Ивану на мгновение показалось, что перед ним совершенно незнакомый человек. Он ощутил, повисшее в воздухе, гробовое вдовье молчание, ежесекундно соскабливающее останки былой привязанности с его хворающей, все эти годы, души.

– А Эвелина? – с нескрываемой пытливостью мужчина прервал паузу, – Марина, ну сознайся, это же моя дочь, моя? У нее даже руки мои, пальцы. Ты же помнишь, как я хорошо рисую? Марина, не молчи... – Иван страдальчески ловил взгляд бывшей возлюбленной.

– Да твоя. Веля – твоя дочь. Но ее воспитал Глеб. Она Глебовна, понимаешь? Не ломай девочке жизнь, умоляю, умоляю... – Марина тихо заплакала.

Иван и сам, едва сдерживая слезы, вышел в коридор и стал надевать обувь.

Его взгляд скользнул по стене, и вдруг, неожиданно, остановился на огненной, словно кровоточа́щей картине. На ней было изображено подобие вулкана, он выбрасывал шершавые языки пламени, будто слизывая окружающий его мир. На мгновение Ивану показалось, что кратер вулкана вот–вот засосет и его самого в огнедышащее нутро–чистилище. Подпись на картине гласила:

«Эвелина Насонова. Вулкан Фудзияма».

***

Прошел месяц или около того. Наступило очередное сентябрьское рабочее утро, на этот раз в районе Красной Пресни, куда Ивану удалось перебраться в просторную съемную квартиру.

Иван заварил крепкий кофе и торжественно сел возле окна, вглядываясь в сердце уютного зеленого дворика.

С пробежками и прочей пранаямой он завязал, может временно, а может и навсегда. Ему теперь не от кого было убегать, да и надобности не возникало в том, чтобы бежать от самого себя. Он, наконец, принял себя таким, каким изначально был задуман Творцом ещё в утробе матери. Иван разморозился сердцем, оттаял душой, и впервые за долгие годы почувствовал себя, по–настоящему, живым и осознанным.

Кстати, кое - что новенькое, он всё же запланировал на ближайший отпуск – посетить Японию, увидеть священную гору Фудзи и обязательно привезти Эвелине много памятных сувенирчиков из страны, где обитают храбрые самураи и зацветает нежная сакура. Да и Велька частенько звонит и рассказывает волнующие истории о своих грандиозных успехах и великих неудачах, а Иван, что и неудивительно, понимает ее с полуслова. Слишком много общего оказалось у этих двух, прежде далеких, но таких близких людей – отца и дочери.

Иван берет ручку, блокнотик и спешно, неровным почерком набрасывает несколько рифмованных строк:

«Никто не поспорит, что солнце встает на Востоке,

Взъерошив лучами, изнеженный сакурой, быт.

Ожи́л самолетик бумажный и вздрогнула Йоко.

От голоса, что прошептал в волосах «Let it be».

Иван отбрасывает ручку в сторону и, расплывшись в широкой простодушной улыбке, упоительно вещает куда-то далеко во Вселенную:

«Дочь, дочка, доченька…Эвелина».