Елена Шестакова. Рассказ "Сидят кошки на окошке"

Елена Шестакова

Сидят кошки на окошке

История эта произошла в «лихие девяностые»…

Еще в школе Машу Максимову считали очень странной девчонкой – не от мира сего. Была она высокого роста, полная, неуклюжая, двигалась медленно, часто запинаясь на ровном месте. Одноклассницы вечно подтрунивали над ней, а иногда обидно дразнили. Спрашивали с ухмылочками:

- Машка, скажи-ка нам, чем отличается девушка от женщины? Знаешь?

- Конечно, знаю, - низким, грудным голосом отвечала она. – Девушка – худенькая и стройная, а женщина – большая и толстая.

- Машк, ты ведь у нас большая и толстая. Значит, ты женщина?

- Ну…наверное, еще нет … пока…, - задумывалась она, а одноклассницы покатывались со смеху.

Плохая память и никудышные способности не позволили Маше продолжать учебу, и после школы пошла она мыкаться по разным низкооплачиваемым работам. Парней боялась и обходила стороной, подруг не заводила. Иногда сидела на лавочке во дворе, задумчивая и сосредоточенная на чем-то своем.

Когда умерла мама, Маше было тридцать четыре года. И осталась она одна в двухкомнатной квартире-«хрущевке». Старенький черно-белый телевизор сломался, денег на новый не находилось, и, чтобы не умереть от скуки, Маша решила завести в доме какую-нибудь живность. Ну, например, кошек. Они ведь такие славные: мягкие, добрые, всегда поющие что-то особенное, приносящие в дом радость и умиротворение.

Сначала Маша раздобыла трех кошек, а потом их число увеличилось до восьми. Каждая киса звалась по-своему, имела свой характер и повадки, и для каждой из них Маша находила ласковое слово и вкусную еду. Правда, чтобы хорошо кормить пушистых любимиц, ей приходилось теперь работать сразу на трех ставках уборщицы. Зато как приятно было, входя в квартиру, видеть, что все восемь красавиц срываются с насиженных мест, бегут к хозяйке, начинают ластиться, тереться об ее ноги и умильно мурлыкать, выказывая тем самым свою любовь и довольство жизнью. Маша про них даже песню придумала: «Сидят кошки на окошке, улыбаются немножко». Теперь она была почти счастлива: одиночество как будто отступило. Маша перестала задумываться о том, что и ей, как другим женщинам, неплохо было бы завести семью – мужа и детей. Заботиться о них, любить и баловать. Но сейчас она всё свободное время посвящала кошкам, ухаживала за ними, и этого ей вполне хватало.

Жить бы ей да радоваться, но сварливые соседи по лестничной площадке начали глухо ворчать, потом нелицеприятно высказываться о том, что Машины кошки надоели до смерти. От них – грязь на лестнице и неприятный запах. И вообще не положено держать в многоквартирном доме такой выводок домашних животных. Соседи принялись пугать Машу участковым милиционером и запугали-таки успешно. Она посадила всех своих любимиц в корзинку и понесла на «птичий рынок» у стадиона. На корзине пристроила корявое объявление: «Отдам кошек в хорошие руки. Бесплатно». Покупатели с интересом поглядывали на ее ласковых питомиц: очень уж их было много, и вели они себя весело и дружелюбно. Маленькие ребятишки упрашивали мамочек: «Ну давай возьмем вон ту киску! Такая хорошенькая!» Но мамы почему-то нетерпеливо тянули своих чад подальше от Машиной корзиночки. Может, сама «продавщица», слишком уж просто и бедно одетая, не внушала им особого доверия? Словом, Марии не удалось пристроить «в хорошие руки» ни одной кошки. Унылая и грустная она возвращалась домой. Ну, что ей было делать – выбрасывать их на улицу, что ли?

Одна соседка – подобрее – то ли в шутку, то ли всерьез посоветовала ей:

- А ты купила бы домик в деревне и переезжала туда вместе со всеми кошками. Там им вольготно будет.

Легко сказать – «купила бы». Да где же взять денег на такую покупку? Разве что продать городскую квартиру. Но сначала нужно все-таки присмотреть жилище где-нибудь неподалеку от города. И Маша, порасспросив знакомых и почитав объявления в газетах, поехала по окрестностям. Вот только, по ее разумению, дома продавались слишком дорого. Наконец ей, кажется, повезло. Километрах в десяти от города, в малолюдной деревеньке, где большинство изб было давно продано дачникам, на самой окраине, у леса, по сходной цене предлагалась половина дома. Хозяин по имени Егор, как рассказали Маше местные доброжелатели, был странным, нелюдимым мужчиной лет сорока. Он сильно хромал на левую ногу после ранения на Афганской войне, получал пенсию по инвалидности и с утра до вечера копался в своем огороде возле дома, ни с кем из соседей не общаясь и никого не привечая. Этого буку и молчуна односельчане старались обходить стороной: что с ним разговаривать – буркнет что-нибудь неприветливо и отвернется.

Егор занимал половину ветхой, неприглядной избы, а во второй половине раньше жила его матушка, но в прошлом году она умерла, и дом стал выглядеть совсем уж сиротой.

Маша в нерешительности остановилась у избы, глянула на ее запыленные окна, попятилась было назад, но потом все же шагнула к двери и постучала. Никто не откликнулся. Она толкнула незапертую дверь и оказалась в темных сенях. Совсем оробела, не зная, куда идти дальше. Но тут открылась внутренняя дверь, вспыхнул свет, и Маша увидела высокого, очень худого мужчину, с проседью в темных волосах и угрюмым взглядом исподлобья.

- Чего надо? – нелюбезно спросил он.

- Вы извините меня, - залепетала Маша, обескураженная столь неласковым приемом. – Я слышала, что вы продаете половину дома. Так вот, я хотела бы…

- Ну ладно, - буркнул мужчина. – Заходите в избу, поговорим.

Они сели за стол в большой неуютной комнате, и Егор начал излагать условия продажи. Маша кивала, со всем соглашалась, а потом попросила робко:

- Вы мне жилье-то покажите. Я удостовериться хочу, всё ли там в порядке.

Егор повел ее в другую половину избы. Здесь всё выглядело по-старинному. Широкая кровать с металлической сеткой, накрытая длинным покрывалом с подзором, венчалась аккуратной горкой подушек с тюлевыми накидушками. У большого круглого стола чинно стояли венские стулья, невесть откуда взявшиеся в деревенской избе. У стены величаво возвышались массивные напольные часы с маятником. Они вдруг гулко забили, так что Маша вздрогнула от неожиданности. В красном углу висела нарядно поблескивающая икона, и казалось, что именно она озаряет комнату мягким, успокаивающим светом.

- Я ничего не трогал здесь, - помолчав, сказал Егор. – Всё оставил, как при матери было. Но если сторгуемся - вещи заберу. Свою, чай, мебель привезете?

- А можно, я пока поживу здесь с этой мебелью? Попривыкну к деревне… - нерешительно спросила Маша. – Я ведь квартиру-то когда еще продам. Не представляю даже, как это делается. Ну, говорят, какие-то агенты по недвижимости есть. Они помогут.

- Уж они-то помогут… - мрачно хмыкнул Егор. – Но моё дело – сторона. А вам, значит, как я понял, просто так здесь пожить охота? Без уплаты денег? А почему, интересно? Может, это афера какая-то, мне непонятная?

- Просто у меня кошек много. А соседки со свету сживают, говорят: или продавай или выбрасывай. Как же можно их на улицу? Живые существа все-таки. Я бы их сразу в деревню перевезла. Им раздолье, и мне хорошо.

Егор задумался, внимательно глядя на Машу. Как видно, решал, нет ли в ее речах подвоха, или ею движет святая простота. Потом махнул рукой и сказал:

- Ладно, переезжайте вместе с кошками. Я всякую живность люблю. Ни разу никого ногой не пнул и никак не обидел. Только одно условие: меня разговорами не донимайте и с просьбами не суйтесь. Живите, как знаете, сами по себе, да поскорее квартиру свою продавайте, чтобы с деньгами и документами не затягивать.

На том и порешили.

Через два дня Маша с чемоданчиком и корзинкой любимых кошек приехала обживать Егоров дом. Перво-наперво она принялась за генеральную уборку: вымыла полы, окна, вытерла пыль, устроила для кошек уютный «спальный уголок». Украдкой смотрела сквозь стёкла, как хозяин дома копается в огороде, поливает грядки. Хромал он сильно. Особенно это было заметно, когда нёс воду из ближнего колодца. У Маши сердце сжималось: хотелось подбежать к Егору, забрать у него тяжелые ведра, помочь донести до грядок. Да разве это возможно? Он все-таки мужчина, хоть и калека. Наверное, свою гордость имеет. К тому же категорически запретил совать нос в его дела, надоедать по пустякам. Ну и ладно: ей и одной хорошо.

Ближе к вечеру Маша села у раскрытого окна, взяла на колени двух своих любимиц – Мурку и Василису – и начала с ними беседовать о том, как все-таки прекрасно жить в деревне: тишина, зелень, воздух прозрачный, солнышко кажется весёлым, чисто умытым, а совсем не пыльным, как в городе.

- Не с кем мне поговорить, милые, кроме вас, - задумчиво сказала она, поглаживая Мурку по мягкой шёрстке. – Зато вы всё понимаете…

Вдруг Маша увидела, что неподалеку от её окошка стоит Егор и, кажется, прислушивается к её речам. Неужели он понял, что она разговаривает с кошками? Подумает еще, что она совсем уж дурочка.

Мужчина кашлянул и сказал глухо, словно смущаясь:

- Слышь, соседка, у меня телевизор есть. Если скучно – приходи. Вместе посмотрим. Раньше-то мы всегда вдвоем с матушкой по вечерам смотрели…

Маша закивала и поспешно, будто боясь, что он передумает и откажется от приглашения, заговорила:

- Я приду обязательно, Егор Иванович, спасибо вам. Только кошек своих покормлю. Телевизор уж давно не смотрела: мой-то сломался. Я сериалы люблю.

- Вот и приходи, - громче и увереннее сказал Егор. – Только я ведь дамских «мыльных опер» не смотрю. А всё больше про Чечню да про спецназ. Когда гляжу – Афган вспоминаю.

- Ну и я про войну могу посмотреть, – уверила его Маша.

Так и повелось у новых соседей. Утром Мария уезжала в город на работу, а вечером, всегда немного робея, стучалась в Егорову половину избы и нерешительно спрашивала:

- Можно к вам на телевизор?

Они садились рядом, почти не разговаривали, но казалось, что, глядя на экран, чувствуют и переживают одинаково: волнуются за русских ребят-омоновцев, негодуют на коварство и злобу чернобородых чеченских боевиков, вздыхают о чьей-то внезапной гибели, которая всегда бьет по сердцу и кажется реальной, а ничуть не «киношной».

Как-то незаметно для себя Маша стала помогать Егору по хозяйству: то полы вымоет, то принесет полную кастрюлю борща, то примется поливать огурцы и капусту на Егоровых грядках. Он смотрел прищурившись, хмыкал, скупо благодарил. О продаже городской квартиры и о деньгах не напоминал. А у Маши пока ничего и не получалось с продажей, но она всё надеялась, что дела как-нибудь сами собою утрясутся.

Однажды, вернувшись с работы, Маша увидела, что её любимая кошка Мурка захворала. Она лежала без движения и время от времени то ли хрипела, то ли задыхалась. Глаза у нее были мутные, с поволокой. Маша запаниковала: она не очень-то умела лечить кошек. Мурку было жалко до слез. Как же помочь ей? Может, Егор знает? И Маша бросилась к соседу. Он молча выслушал её, кивнул и решительно встал из-за стола. В горнице наклонился над больной кошкой, заглянул в её затуманенные от боли глаза, потрогал носик и сказал веско:

- Да, вроде бы, ничего страшного. Съела она, может, что-то нехорошее. Поправится. Сейчас мы ей валерьяночки дадим. Мурка, Мурка, не плачь: с валерьянки-то мигом полегчает.

Он протянул руку и хотел погладить кошку по мягкой шёрстке. В это время и Машина ладонь потянулась к пушистой спинке любимицы. Две руки, случайно соприкоснувшись, замерли. Словно искра нечаянного жара, волнения и восторга встречи опалила мужчину и женщину. Как будто тонкая, но крепкая ниточка первобытного влечения вдруг сплела их пальцы, и разнять их не было никаких сил. Егор медленно выпрямился и повлёк, потянул к себе опешившую от неожиданных чувств Марию. Он всё крепче прижимал её к груди, слегка поглаживал, но не пытался целовать, а только шептал ей в самое ухо какие-то странные, волнующие слова:

- Пойдём ко мне. Здесь нам нельзя. Видишь, сидят кошки на окошке, смотрят на нас. А любовь, она ведь тишины, уединения просит.

Маша кивала, но не двигалась с места, а всё твердила про себя, веря и не веря своим новым чувствам: «Вот теперь, кажется, и я становлюсь настоящей женщиной. Потому что люблю. Потому что и мне, наконец, достался маленький, тёплый и пушистый кусочек счастья".