На старом чердаке

На
старом чердаке.

На
одном старом пыльном чердаке жил мальчик.
Вам может показаться странным, что
кто-то живет на старом чердаке, особенно
если это мальчик. Вы спросите – у него
что, родителей нет? Или, может, он странный?
Да, именно нет, так получилось. И да, он
действительно странный.

Родители
у него, конечно же, были, но они переехали
в другой дом, а мальчика забыли на
чердаке. Но он предпочитал думать, что
сам там «забылся», потому что ни за что
не хотел переезжать, а родители все
равно с ним никогда не играли и даже не
навещали, считая, должно быть, что мальчик
мешает им вести их умные беседы. В
которых, к слову, ничего умного как раз
не было, а так, всякая чепуха, которую
обычно несут взрослые, когда хотят
казаться значимее, чем есть на самом
деле.

А
вот чердак мальчику нравился. Он был
очень старый, скрипучий, и добрый. У него
имелось круглое уютное окно во двор,
где бродили кошки, за которыми гонялись
собаки, за которыми, в свою очередь,
носились соседские дети. Но это было
днём. А ночью кошки гуляли в гордом
одиночестве и заходили в гости на крышу
– это было их время. А еще ночью под
потолком загоралась лампа, и на чердаке
становилось светло, светлее, чем во всем
городе, потому что по ночам люди обычно
спят и выключают свет.

Мальчик
не выключал свет никогда. Зачем ему это
было нужно? Ведь темноту он не жаловал,
и та платила ему тем же. Темнота вечно
недовольно ворчала и пряталась под
старой железной кроватью в углу, на
которой мальчик ни разу не спал - там
был навален всякий хлам, и ему, хламу,
тоже надо было где-то жить. Пусть и по
соседству с темнотой. Хлам темноты не
боялся – он вообще много чего повидал
на своем веку и считал себя очень храбрым.

Иногда
мальчик ему даже завидовал – ведь сам
он пока ни разу не выходил из дома, с
того самого дня как родители купили его
в магазине на окраине города и привезли
сюда. Вначале он жил в гостиной, тогда
он еще был новым, сияющим, и приятно пах
свежей краской. Первое время родители
в нем души не чаяли, заботливо протирали
пыль, что норовила осесть на плечах,
ласково приговаривая «ну вылитый
мальчик», «какая все-таки тонкая работа»
и «не зря потратили столько денег».

Но
вскоре мода на мальчиков прошла, родители
стали все меньше смотреть в его сторону,
и даже гости, такие же очень взрослые
дяди и тети, стали позволять себе
отпускать в его сторону шуточки: «ну
что за старье, сейчас таких не делают»,
«вылитый анахронизм» и «взяли бы себе
лучше девочку, ну или декоративное
пугало, сейчас все их берут». А потом
мама сказала папе «дорогой, что-то мне
не нравится, как он на меня смотрит,
давай от него избавимся», но папа пожалел
мальчика, и отнес его на чердак, оставив
там со словами «кто знает, может мода
на них еще вернется, деньги-то уплачены».

Вот
так мальчик и оказался на чердаке, вместе
с другими старыми забытыми вещами.
Помимо мальчика, здесь жил патефон, он
давно уже ничего не играл, хотя сам
утверждал, что еще ого-го, и познакомь
его только с хорошей пластинкой, устроит
такой концерт, что кошки удавятся с
зависти. В такие минуты он даже как-то
сам подбирался и стряхивал с себя пыль,
начиная скрипеть «о старых добрых
временах» и былых знакомствах.

Еще
тут жила очень степенная дама – швейная
машинка, вся из себя гладкая и некогда
изящная, раскрашенная красивыми узорами,
цвет которых потерялся со временем, но
сохранившая в идеальном порядке не
только все свои ремни и колеса, но и
внутреннее достоинство. Швейная машинка
всегда была полна осторожного оптимизма
и в будущее смотрела без всякого
беспокойства: мол, все как-нибудь,
прострочится. Ну или сошьется, неважно.

Следует,
наверное, упомянуть еще одного местного
сторожила – крайне молчаливого и
замкнутого. Это был окованный железом
деревянный сундук с большим висячим
замком. Прочим обитателям чердака было
очень интересно, что там у него спрятано
внутри, но на все попытки выпытать тайну
сундук лишь отмалчивался – уж что-что,
а хранить чужие секреты он умел. И лишь
однажды обмолвился невзначай, что
сокрыто в нем нечто очень важное, и что
однажды об этом важном вспомнят и
обязательно придут. Должно быть, с годами
его вера в подобный счастливый исход
постепенно слабела, и это толкало сундук
к все большей замкнутости и отчужденности.
И все же, это был верный и надежный
товарищ, готовый всегда поддержать в
трудную минуту и даже подставить боковую
стенку, если понадобится.

А
еще на чердаке жили старые ложки, вилки,
ножи и тарелки. Они вечно звенели друг
о друга и ссорились между собой, привнося
на чердак хаос. Верховодила всей этой
посудной бандой однорукая (точнее -
одноручковая) кастрюля, и только она
порой могла усмирить эту не в меру
ретивую братию, не доводя до битья.

Конечно
же, на чердаке проживало еще много
обитателей – он вообще был очень
густонаселен, даже, можно сказать,
перенаселен, поскольку за прошедшие
годы хозяева дома чего только сюда не
стащили. Сейчас, когда дом опустел, стало
конечно спокойнее, по крайней мере,
новых постояльцев не прибавлялось, но
ведь старые-то никуда не делись. Посему
читатель сам должен понимать, в каких
условиях ему предстоит выслушивать эту
запутанную историю.

А
началось все с того, что окно чердака
вдруг само распахнулось.

На
дворе стояла ранняя осень. Загадочная
и чуть грустная пора, все еще полная
лучистого солнца, приправленная толикой
сожаления о том, что теплые деньки
безвозвратно уходят и им на смену идет
мрачная осенняя неизбежность –
нескончаемые дожди, слякоть и промозглый
ветер, которому не поплачешь в жилетку.
Но пока еще на улице было светло, тепло
и волшебно – раннее утро, когда солнце
уже проснулось и поднялось, а город все
еще спит, не ведая, что пропускает самое
интересное. И это самое интересное как
раз сейчас рассекало небо при помощи
крыльев. В легкой утренней дымке, посреди
поднятых ветром первых сорванных
листьев, парил самолетик.

С
одной стороны, он был самым обычным –
ослепительно белым, бумажным и невесомым,
с двумя треугольными крыльями и отогнутым
сзади хвостовым опереньем. Но в то же
время он слишком хорошо держался в
воздухе, будто им управлял очень опытный
пилот, или же сам самолетик считал себя,
по меньшей мере, большим и серьезным
воздушным лайнером, а не игрушкой в
руках капризного ветра.

Заметив
распахнутое окно, самолетик сделал
вираж над крышей и уверенно, как будто
давно привык таким образом заходить на
посадку, влетел через раскрытые ставни.
Внутри он дорулил еще немного, и
приземлился прямо в руки нашему герою,
благополучно застряв в его облупившихся
от времени деревянных пальцах.

– Вот
так дела, – только и смог произнести
мальчик. – Должно быть, случилось что-то.
Не помню, чтобы в наше окно влетали
подобным образом.

– Какая
бесцеремонность! – высказала неодобрение
швейная машинка. – Даже не постучаться!

– В
мое время такого не было, – назидательно
проскрипел патефон. – Эх, где вы, старые
добрые времена, когда гости ходили друг
к другу строго по приглашениям, а я играл
им чудесные вальсы…

– Не
дребезжи, старикан, – зазвенели вилки.
– Влетел, значит надо. И вообще, хоть
какое-то разнообразие.

– А
может, он не сюда летел? – тут же встряли
неугомонные ложки. – Может, его
преследовали!?

– Если
преследовали, значит тут дело нечисто,
– заострили ножи.

–А
может, вы помолчите все? – резонно
рубанула кастрюля. – Спросите уже у
него самого, что ли.

– И
то верно, – произнес мальчик. – Уважаемый,
не могли бы вы объясниться?

Самолетик
лишь вздрогнул и мелко задрожал, как
сухой лист на ветру. Куда только девалась
вся его смелость и собранность, которую
он показывал в полете? Он тихо всхлипнул:

– Помогите.
Помогите, пожалуйста. Ей очень нужна
помощь. – И тут же смолк, словно истратил
последние силы.

На
какое-то время чердак охватила зловещая
тишина. Вещи молчали – кто от испуга,
кто от растерянности, кто от смущения.
Ведь за все время, сколько они себя
помнили, никто и никогда не просил у них
помощи, а значит, и опыта оказания этой
самой помощи не имелось.

– Э-э-э-э,
– наконец, промычал старый хлам из
своего угла на кровати. – Оно, конечно,
почему бы и нет, но от чего?

– Не
от чего, а кому, – поправила его швейная
машинка.

– Не
кому, а как! – решительно громыхнул
замком сундук.

– И
от чего, и кому, и самое главное – как,
– подытожил мальчик общее мнение. Посуда
одобрительно зазвенела, причем сразу
вся, единогласно. И даже патефон
красноречиво промолчал, не скрипнув ни
разу.

– Это
девочка, – тихим голосом произнес
самолетик. – Очень хорошая, добрая
девочка. Ей сейчас очень плохо. Она
плакала, пока складывала меня из листка
бумаги, одно крыло до сих пор мокрое.
Потом бросила в окно. Там, на бумаге,
должно быть, что-то есть, и это, наверное,
очень важно.

– Как,
ты не знаешь, что у нее случилось? –
удивился мальчик.

– Не
знаю.

– И
что на тебе написано, тоже не знаешь?

– Нет.
Я же не могу себя развернуть, видите? –
самолетик вздохнул. – Если лист
развернуть, тогда меня больше не будет.
И как я смогу все рассказать вам, если
меня уже не будет?

– И
тебе не жалко? – поразился мальчик. –
Не жалко перестать быть для того, чтобы
помочь ей? Девочке, которую ты едва
знаешь?

– Конечно,
– самолетик слегка задрожал, хотя, может
быть, всему виной был влетевший в окно
ветер. – На самом деле мне страшно не
хочется разворачиваться, я бы лучше еще
полетал в небе, навестил бы облака,
проверил бы, твердые они или же, как
кисель. Но по-другому нельзя. Она плакала.
Она там страдает. Поэтому, да. Я готов.

– Ты
настоящий друг, – одобрительно охнул
старый сундук. – Но кто у нас сможет
тебя развернуть?

– Я
никогда подобного не умела, – призналась
швейная машинка. – Вот прострочить –
это было мое.

– Я,
наверное, мог бы проткнуть тебя своей
иголкой, – задумчиво произнес патефон.
– А потом раскрутить, но, боюсь, годы
уже не те, и аккуратно я не сумею…

Вещи
зашушукались, горячо обсуждая, что можно
предпринять в столь непростой и
ответственной ситуации.

– Ты
это сделаешь, – наконец, произнесла
кастрюля, посмотрев прямо на мальчика.

– Я?
– удивился тот. – Но…

– Никаких
«но», – продолжила гнуть свое однорукая.
– У тебя ведь есть руки. И пальцы. Если
понадобится что-то острое – возьми
кого-нибудь из ножей, я разрешаю, – при
этом она взглянула в сторону остальной
посуды так, будто кто-то собирался с ней
спорить.

– Но
ведь я никогда ими не пользовался, –
возразил мальчик. – Я не умею.

– А
ты пробовал? – укоризненно произнесла
кастрюля, – Если не налить воды, то и
суп не сваришь. Не пробовал – потому
что необходимости в этом не было. А
сейчас есть. Давай, все только от тебя
зависит.

Мальчик
подумал, что все равно ничего не получится,
но все-таки решил попытаться. Он принялся
мысленно сгибать и разгибать пальцы,
вспоминая, как это делали родители,
когда протирали его от пыли тряпочкой.
Безрезультатно. Потом он представил
себя живым человеком, и попробовал
снова. И вновь неудачно. Наверное, он
был никуда не годным человеком, те ведь
не сделаны из дерева. Наконец, уже почти
отчаявшись, он представил, как сжимает
пальцами трепещущий лист бумаги,
долетевший сюда со столь благородной
миссией, и это вдруг стало для него
настолько важно, что…

– Смотрите,
у него там, на правой руке палец дернулся!
– вдруг закричали вилки. – Да чтоб нами
чай размешивали!

– И
второй тоже! Тоже! – подхватили ложки.
– Никогда такого не видели, черпать, не
перечерпать!

– И
остальные! Воткнуть меня через пень в
колоду, если они не шевелятся! – Вполне
пристойно выругался кто-то из ножей.

Весь
чердак просто гудел от восторга – прежде
неподвижная деревянная рука проворачивалась
на шарнирах, поскрипывая и временами
застывая с непривычки, но всё-таки
двигалась! Мальчик оживал на глазах.
После шевеления пальцами правой руки
он так же пошевелил левой, потом подогнул
правое колено, потом– левое. И…тут же
упал. Грохнулся прямо на железнобокий
сундук, оказавшийся рядом как никогда
кстати. Сундук лишь крякнул, приняв его
падение как должное.

– Прошу
прощения, – поспешил извиниться мальчик.
– Я даже не думал, что мне такое удастся.

– Упасть-то
дело нехитрое, – резонно заметила
расписанная синими узорами треснутая
фарфоровая тарелка. Некогда она была
частью очень дорогого сервиза, чем очень
гордилась. Но сейчас из всего семейства
осталась единственной, пребывая на
чердаке, по собственным словам, в
«благородном и гордом» одиночестве. –
Вот, помню, одна из моих сестренок как
навернулась со стола, так – бах! Только
осколки в стороны! Проверь, у тебя там
ничего не отбилось?

– Вроде
бы нет, – мальчик осторожно поднялся,
ощупывая себя руками, – да и нечему у
меня тут биться, я ж деревянный.

– Всегда
есть что отбить или разбить, – поделилась
посудной мудростью треснутая. – Не
края, так сердце.

– Ладно,
я готов, – только сейчас мальчик увидел,
что, падая, выпустил из пальцев самолетик,
и тот теперь лежал в пыли на полу. – Ты
не ушибся, друг?

– Нет,
я очень лёгкий, – отозвался храбрый
воздухоплаватель. – Давай уже, не тяни.

Мальчик
кивнул, понимая, как непросто было такое
сказать. Он присел на корточки – на этот
раз у него все получилось вполне удачно:
он нисколько не потерял равновесия, и
ловко подхватил сложенный крылатым
треугольником лист бумаги. Немного
повозившись, больше с собственными
пальцами, чем с листом, он все же сумел
его развернуть. Но лист оказался чистым.
Ничего не понимая, мальчик перевернул
его на другую сторону. Другая сторона
тоже была пустой – ни единой крошечной
буквы, ни единого слова.

– Вот
так дела, – второй раз за сегодняшнее
утро произнес мальчик. – И что теперь
делать?

Он
и в самом деле растерялся. Мимолетное
счастье, охватившее его, когда он понял,
что может двигаться и способен помочь
кому-то, улетучилось, как туман в лучах
жаркого солнца. Неужели,
всё
было
зря? Он зря научился двигать пальцами,
а самолетик зря пересекал небеса,
добираясь сюда? Зря позволил себя
развернуть? Да и окно чердака, получается,
зря распахнулось? Мальчик сам не заметил,
как произнес все эти мысли вслух.

– Уж
кто-кто, а я ничего зря не делаю, –
раздался низкий утробный голос,
прозвучавший как бы со всех сторон
сразу.

– Это
кто говорит? – непонимающе скрипнул
патефон, и в тон ему зазвенела большая
часть посуды: – Мы тебя знать не знаем!

– Ну,
конечно же, знаете, – усмехнулся голос.
– И я вас тоже всех знаю. С самого вашего
у меня появления.

– Да
это же чердак! – догадался мальчик. –
Это он говорит. Я всегда знал, что он за
нами приглядывает.

– Вот
еще, – фыркнул голос. – Больно надо.
Вообще-то я с фонарями дружу, да больше
с другими чердаками общаюсь. По переписке.
Голубиной почтой. Правда, у этих голубей
такая короткая память, что они часто
забывают передать те приветы, которые
я с ними отправляю. Подозреваю, что и до
меня не все письма доходят…

– Простите,
уважаемый чердак, – посмел перебить
его мальчик. – Но вы вроде сказали, что
все, что сегодня произошло, было не зря.
Но что нам с этим делать, когда мы не
знаем адреса той, которой пообещали
помочь?

– Что
делать? Да то же самое, что делает один
мой знакомый, тоже, кстати, чердак,
который проживает в полицейском
управлении, – высказал мысль голос. –
Следует провести расследование. Так
всегда делают, когда встречают что-нибудь
непонятное. Все непонятное сразу станет
понятным, и вы будете знать, что делать.

– Но
мы же не полиция, – возразила швейная
машинка. – Мы не имеем права проводить
расследования! Если каждый будет
расследовать, то что останется делать
полиции? И как прикажете расследовать,
если остальные тоже расследуют, это уже
такая путаница начнется, что нитку в
иголку не вденешь! Не побоюсь этого
слова – полный жаккард!

– Что?!
– отчего-то патефон принял непонятное
слово на свой счет и смутился: – Ты эти
словечки брось, ишь, образованная.

– Да
просто ткань такая, – пояснила
обладательница выцветших узоров. – Мне
про нее на фабрике рассказывали и даже
особый режим работы предусмотрели, а
вот пошить весь этот жаккард так и не
довелось.

– Это
как купить пластинку и никогда не
слушать? – перевел на привычное патефон.

– Ну,
в общем да. Обидно. Очень.

– Тогда
понятно, – успокоился любитель поскрипеть.
– Но расследовать все равно надо.

– Мы
тут это. Чтобы правильно сделать. –
Старый хлам как всегда уловил самую
суть, которую теперь с большим трудом
пытался выразить словами. – Надобно
агентство создать. Дефективное.

– Может,
все-таки детективное? – скривилась
кастрюля.

– Ага!
– обрадовался хлам. – Оно самое!

– Детективное
агентство «Старый чердак»! – мечтательно
протянула треснутая тарелка. Ей всегда
нравилось все важное и значительное,
как сервиз на тридцать персон. –
Совершенно особенное! Для помощи тем,
кому очень нужна помощь.

– «Агентство
особой нужности», – произнес мальчик,
взвешивая каждое слово. – Со штабом на
чердаке.

– Штабом?
– тут же отозвался чердак. – Звучит
неплохо, как будто в звании повысили.
Хорошо, я согласен. Штаб-чердак, к вашим
услугам, хе.

– Остальные
станут сотрудниками аналитического
бюро, – продолжил мальчик. – А я…
поскольку единственный здесь умею
ходить и искать следы, значит, буду
расследователем.

– Тогда
уже детективом, – поправила его швейная
машинка. – Это они расследуют.

На
том и порешили.

Первое
в истории образованного агентства
заседание бюро расследований состоялось
тут же, сразу после того, как утрясли
формальности и опросили каждого. К
слову, обитатели чердака записались в
агентство все как один, в стороне никто
не остался. Даже темнота, живущая под
кроватью, и та выразила желание принять
участие в общем деле. Её приняли с
испытательным сроком – доверие товарищей
надо было ещё оправдать.

Вступительное
слово взял сундук. Он так и сказал, мол,
раз все согласны, то приступайте. Следом
сразу вылезли ложки с ворохом предложений:

– Нужно
очень быстро всё расследовать!

– Если
расследовать быстро, то помочь тоже
можно будет быстрее!

– А
если помочь быстрее, то это самое важное!

Первой
не выдержала кастрюля, громыхнув на них
крышкой:

– Довольно
переливать из пустого в порожнее! –
возмутилась она. – У нас тут важное
дело, а не балаган.

Ложки
стыдливо умолкли. Что такое балаган
они, конечно, не знали, но уподобляться
совсем не хотелось. Напротив, очень
хотелось помочь, но умных мыслей за ними
обычно не водилось, один только звон. А
рядом ещё и насмешливо хихикали вечные
соперники – вилки, отчего ложкам было
вдвойне обидно.

– Я
думаю, – степенно продолжила кастрюля,
переведя взгляд с ложек на мальчика. –
Тебе нужно выйти во двор и опросить
свидетелей. Самолётик летел рано утром.
Я бы начала с кошек – они в это время
обычно не спят и все видят.

– Только
есть одна неувязочка, – вставила швейная
машинка. – Огромная такая неувязка, я
бы сказала.

– В
чём дело? – заволновался мальчик.

– Да
кое в чем. По городу не расхаживают
взад-вперёд деревянные мальчики. Если
взрослые тебя заметят, то поймают и
отвезут на фабрику, для переработки. А
там из тебя сделают стол, шифоньер или
еще какой-никакой комод, и никаких
расследований нам уже не видать.

– И
как тогда быть? – мальчик признался
себе, что сам бы до такого нипочём не
додумался. Вот что значит жизненный
опыт, которого у него почти не было! Вот
бы и ему научиться так думать!

– Надо
тебя замаскировать! – наставительно
объяснила швейная машинка. – Пошить
жилетку, брюки, рубашку…

– А
шить-то кто будет? – возразила кастрюля.
– Уж не ты ли? А иголки у тебя не заржавели?
А нитки, а ткань, а портного где возьмём?

– Стойте!
Не надо ничего искать, – прогремел
сундук. – И шить, шить тоже не надо.