Прикосновение мгновения

Прикосновение
мгновения

Он
смотрел, как робким всполохом колышется
пламя свечи в насыщенном янтаре виски.
Пачка сигарет, наполовину пустой графин
– вот и вся немудрёная трапеза сегодняшнего
ужина.

Телефон
отключен, машина брошена на офисной
стоянке.

Небольшой
джаз-клуб, столик у окна, спрятавшийся
за кадкой с карликовой пальмой.

Из
своего укрытия ему хорошо виден зал, но
сам он скрыт от любопытных взоров.

Тридцать
второй день рождения…. И он уже не помнит
какой день рождения, который он встречает
в одиночестве.

Завтра
будет пьяная вечеринка с кордебалетом
и салютом, будет рекой литься вино 18…
года выпуска, из ягод, собранных на
юго-западном склоне горы Тянь-Шань в
третье полнолуние лета, сорокалетними
монахинями-девственницами, стоимостью
в бюджет какого-нибудь африканского
государства, петь какая-нибудь эстрадная
знаменитость. Но всё завтра. Сегодня
его удел – музыка и табак.

В
этот день ему всегда было грустно и
одиноко.

То
ли сигарные клубы, то ли неровное
освещение, но пары, движущиеся по тесному
пространству зала, казались картинками
на плёнке с десятикратным замедлением.
Он зажмурился, и когда его взор вновь
вернулся к окружающему миру, тот обрёл
привычную скорость.

Она
возникла около его столика бесшумно,
словно материализовавшись из воздуха.
Он сперва даже не сразу понял, что
закрывает ему обзор.

Тонкая
фигура в тёмно-сером длинном платье,
роскошными складками спадающее от талии
до пят, отложной треугольный воротничок
гимназистки-скромницы, и покрывающий
голову и плечи шифоновый шарфик – в тон
платью.

–
Добрый вечер, – раздался в ушах
её голос, хотя в зале было довольно
шумно.

–
И Вам того же, – не слишком любезно
согласился он, возвращаясь к созерцанию
содержимого графина.

–
Можно присесть? – её голос
раздался совсем рядом, но, когда он
поднял голову, она стояла в той же позе
– вытянутой стрункой – у противоположного
края столика.

–
Нет, – коротко ответил он,
оглядывая зал в поисках официанта, чтобы
тот избавил его от присутствия незваной
гости.

–
У меня здесь встреча, – снова
этот голос, чарующий, отзывающийся эхом
в грудной клетке.

Он
сжал челюсти и метнул на неё сердитый
взгляд. И хотя он мог поклясться, что в
царившем полумраке это невозможно, он
увидел её глаза. Огромные, серые,
печальные. Он зажмурился, словно налетел
на стену и резче, чем следовало, прошипел
сквозь зубы:

–
Значит, Ваш друг не смог прийти.
Я был бы Вам очень признателен, если бы
Вы оставили меня в покое.

Фигурка
слегка качнулась. Руки взлетели к лицу,
заправляя за уши тяжёлые тёмно-русые
пряди. Он зачаровано проследил за этим
движением.

–
Да, конечно… простите меня…

До
его столика долетел взрыв смеха: молодые
люди соединяли бокалы; за другим столиком
увлечённо целовалась молодая пара.

Саксофон
исполнял сольную партию..., лазерная
подсветка рисовала причудливые узоры
на стенах…

И
он вовсе не собирался её останавливать…

–
Чудный вечер. Вы не находите?

Она
обернулась, неуловимым грациозным
движением.

–
Вы думаете?

На
него смотрели огромные серые глаза.

Он
запомнил лёгкость её тела в танце,
прохладу узкой ладошки, жасминовый
аромат её духов.

Он
не помнил о чём они говорили, просто
внезапно время перестало существовать,
остался только неповторимый тембр её
голоса, обещающий стать его наваждением.
И её смех тысячей маленьких колокольчиков.

Он
не спросил ни её имени, ни кто она, ни
откуда. Это было неважно, и почему-то
казалось, он знает её всю жизнь.

Слишком
быстро подошёл официант и, извинившись,
напомнил, что клуб закрывается.
Действительно, они остались последней
парой в баре. Официанты сдвигали стулья,
музыканты собирали аппаратуру.

Кажется,
он спросил у неё телефон, она удивлённо
уставилась на него и пожала плечами. А
потом сам торопливо царапал корявые
циферки на лоскуте бумажной салфетки
и выпытывал у неё обещание обязательно
позвонить ему.

Она
смеялась и кивала.

А
потом что-то случилось. Глаза вновь
стали печальны, движения отрывисты и
взволнованны. Она оглянулась, словно
не узнавая места. Встретилась с ним
глазами. Он вздрогнул, напуганный этим
взглядом.

–
Мне пора, – пробормотала она.

–
Ты позвонишь? – его вопрос догнал
её на пути к выходу.

Кажется,
она всё-таки остановилась на секунду,
но не обернулась.

Разумеется,
назавтра она не позвонила. Он понимал,
что так будет, но злился на весь мир. На
секретаршу, выронившую блокнот, на
приятелей, заваливающих развесёлыми
поздравлениями, на маму с её вопросами
о работе, самочувствии и времени появления
внуков.

Впервые
за много лет он не выключил телефон,
отправляясь на совещание, и велел
секретарше обязательно соединять.

Но
звонка не было.

Разноцветными
всполохами рассыпался фейерверк, хлопали
пробки шампанского, пела популярная
певица с мужским именем.

Он
улыбался представлению, участвовал в
разговорах редкими, но от того не менее
точными фразами.

И
боялся прикрыть глаза, так как воображение
тут же принималось воссоздавать её
облик: тонкую фигурку под шлейфом
шифоновой невесомости, чуть заметный
взмах головы, переливы смеха и бездонные
серые глаза.

Память
отчаянно цеплялась за детали короткого
вечера, но чем больше он пытался вспомнить,
тем более размытыми становились образы.
И он уже не мог сказать, происходило ли
это в полумраке бара, пропитанном
табачным дымом и переплетением звуков
или в пугающем своей реальностью сне,
в который он провалился едва коснувшись
подушки. А может, тот вечер в баре на
самом деле и был лишь частью сна.

Он
смотрел на полыхающие небо и губы его
улыбались.

Жизнь
вернулась в свою колею: нескончаемых
пробок, неумолкающего телефона, холодного
кофе.

Дни
завертелись, слились в бесконечные
недели, смешивая события в однородную
массу бесконечных улыбок и переговоров.
Сперва ему пришлось отправиться в
Тель-Авив, потом в Дели, потом в Лондон.

Рукопожатия,
росчерки пера на бланках контрактов,
официальный протокол партнёрских
раутов.

Сон
в воздушных болтанках и петляниях такси.

И
ни одного звонка, ни одной смс. Первые
дни, перед тем как провалиться в сон, он
щательно перелистывал весь список
контактов, пытаясь выискать там
пропущенный вызов.

Потом,
казалось, примирился. Но, заслышав сигнал
вызова, руки непроизвольно начинали
двигаться быстрее, а уголки губ опускались,
когда глаза пробегали по строчкам
дисплея.

Он
был готов поклясться, что пару раз видел
её в толпе. И тогда, бросив машину в
неположенном месте, проталкивался через
чужие лопатки и сумки, а потом
невразумительно извинялся.

Перед
этими голубыми, карими, зелёными глазами.
Лукавыми, заинтересованными, равнодушными.

Но
никогда не серыми, с неведомой печалью.

Неделя,
месяц, полгода, год. Бизнес-планы,
интервью, открытие филиала, международная
выставка, карточки, втискиваемые в руки,
с настойчивым требованием позвонить.
В нескольких случаях, ожидания даже не
обманули действительности.

Окружающие,
кто с завистью, кто с восхищением шутили,
что он становится силой, на пути которой
опасно стоять.

Успех
в бизнесе, фотографии на обложках газет,
вереница обожательниц.

Он
пожимал плечами, улыбался в камеру,
что-то кричал в телефон.

И
ни разу не вспомнил о ней.

Свободный
вечер выдался внезапно. Оказалось,
звонки сделаны, подсчеты выполнены,
платежи распределены. И никакой светской
программы на сегодня. Он позвонил
Любочке, с которой они так чудно провели
Новогодние каникулы в Шотландии, но та
не взяла телефон, и он почувствовал
облегчение.

Авторадио
бодро сообщило о пробке на Ленинском
проспекте, не забыв, попутно с объездными
путями, дать рекламу близлежащим
увеселительным заведениям.

Одной
рукой он крутил баранку, другой настраивал
радио. И отовсюду на него лился распирающий
поток показной жизнерадостности.

В
кабине наступила тишина. Сигарета тлела
в приоткрытое окошко. Мысли ни о чём
текли умиротворёнными волнами.

Он
долго сидел в машине, соображая, как
оказался у бара. Это же – два ненужных
поворота в совершенно противоположную
сторону.

Изменчивая
память дала понять, что сохранила
вверенные её опеке образы.

Участился
пульс, взмокли ладони.

Не
вполне сознавая, нужно ли ему это, он
толкнул входную дверь…

Она
сидела за столиком, словно ждала его.

–
Привет.

–
Добрый вечер.

–
Я ждал твоего звонка.

В
ответ та же растерянная, извиняющаяся
улыбка.

–
Я надеялся встретить тебя здесь.

–
Поэтому я и пришла.

Так
просто. Словно они расстались только
вчера.

Он
так много хотел спросить, так много
сказать ей. Но вместо этого, его рука
лежала рядом с её рукой и улыбка его
глаз отражалась в свете её.

Она
читала на французском, её голос
перемешивался с мелодией рифм, и хотя
он не понимал ни слова, ему стало грустно,
когда они вновь заговорили на русском.

–
Это о любви? Очень красиво.

–
О жизни и смерти. Это очень
печально.

В
ответ он пытался выискать в памяти хотя
бы несколько строк, но в каждом приходящем
в голову стихотворении, вспомнинал
только первое четверостишие.

Тогда
он просто накрыл её руку своей и мучительно
выдохнул:

–
Если бы ты знала, как я скучал.

Она
отказалась от протянутой руки. Но
ответила кивком на его мольбу поехать
с ним.

Не
захотела ехать на лифте. Но, смеясь,
взлетала по ступенькам, выглядывая в
окошки в лестничных пролётах на ночной
город.

Увернулась
от рук. Но сама скинула одежду в дорожке
лунного света.

Зажмурилась.
Но потянулась к нему.

Облегчённо
выдохнул. Вдавил до упора педаль газа.

Хотел
подхватить на руки. Рассказывал, что с
крыши дома – город, как на ладони.

Задёрнул
гардину, притянул к себе.

Замер
от нестерпимого желания, порывисто
обнял за плечи – «прости».

Тонкая
кожа под ладонью отзывается трепетом,
мускулы рефлекторно дёргаются от
прикосновения хрупких пальчиков.

Глаза,
тысячей калейдоскопических бликов,
гипнотизируют и чаруют, увлекая в свои
глубины.

Скопившийся
за гардинами свет ворвался в комнату
ослепительным солнечным утром.

Он
совсем не удивился не обнаружив ни
записки, ни со случайным умыслом забытой
серёжки.

Воздух
свеж, паркет прохладен.

В
ванной идеальная чистота, на кухне
нетронутый порядок.

Дверь
захлопнута, на трюмо перед зеркалом ни
одного волоса.

Ни
следа присутствия ночной гостьи.

Словно
она была лишь грёзой, случайно пробравшейся
в предутренний сон.

Но
нет… воспоминания реальны каждым
жестом, каждым взглядом, каждым вздохом;
и завораживающим куплетом на незнакомом
языке, врезавшимся в память.

Она
балансировала по узенькому перешейку
гранитных перил моста. Широко раскинув
руки, и замирая при порывах налетающего
ветра.

С
её губ срывался вздох испуга и восторга,
но когда он протягивал руки, полный
решимости прекратить это душераздирающее
представление, прежде, чем его руки
успевали сомкнуться на её талии,
уворачивалась и спрыгивала на мостовую.

Они
стояли близко-близко. Он любовался
матовостью кожи и тонкими, почти
прозрачными чертами лица. А она закидывала
голову к небу и в её глазах отражались
звёзды.

Он
наклонялся её поцеловать, но она
неуловимым движением ускользала из
объятий.

Смеясь,
бежала вперёд и снова скользила по
тонкой грани.

Рядом
с ней всё наполнялось восторгом.
Вытянувшись в струнку, она останавливалась
перед уличными музыкантами, подпевая
в такт мелодии и подтанцовывая кистями
рук.

Присев
на корточки, долго вглядывалась в
полотна, ютящиеся на тротуаре, едва
касаясь пальцами, нет, не шершавой
поверхности полотен, а пойманной кистью
жизни.

Скакала
в классики, обнаружив на асфальте
расчерченные квадраты.

Наблюдала
за утками, неспешно плавающими в пруду,
поднятой рукой умоляя его не нарушать
гармонии разговорами.

Лунный
свет, задёрнутые шторы, шелест падающей
одежды.

Тёмный
силуэт, первое соприкосновение, отчаянное
объятие.

Жар,
головокружение, сумасшествие.

Успеть,
разделить, испытать.

Волосы
сквозь пальцы, шёпот на ухо, щекой к
сердцу.

Понять,
подарить, потеряться.

Отстраниться,
вглядеться, замереть.

Немеют
пальцы, шумит в ушах, сжимается дыхание.

Тиски
пальцев, соль кожи, трепет губ…

Здесь
и сейчас. Всё и сразу. Ты и я.

Не
думай, не жалей, не загадывай.

Пробуждение
в одиночестве.

Он
просил, умолял остаться с ним до утра.
Старался не спать. Ставил будильник на
предрассветный час.

Бесполезно.

Ему
так и не удавалось поймать миг, когда
она оставляла его в одиночестве

Спрашивал
куда она уходит. Кто её ждёт.

Она
не отвечала.

Осыпал
её ласками, дарил подарки.

Отзывалась
нежностью и страстью, оставляла подарки
на столике у зеркала.

Однажды,
чуть не сказал, что любит её. Зажала
признание ладошкой… и пропала на три
дня.

До
утра колесил по городу, по местам их
ночных прогулок, расспрашивая о ней. Но
никто не мог ему помочь.

Девушка…
хрупкая, с длинными волосами и огромными
глазами.

К
сожалению не помню.

Мы
ещё долго стояли рядом с Вами … позавчера…

Простите,
но я действительно не помню.

Попала
под машину? Заболела? Встретила другого?

И
некуда было бежать, и не у кого было
спросить. Звонить в больницы? Нанимать
детектива?

Моя
девушка пропала?

И
была ли она его девушкой?

Что
он мог предъявить кроме небогатого
описания: о завораживающих глазах,
переливчатом смехе, тоненьких запястьях,
легко помещающихся у него между большим
и указательным пальцем одной руки.

Он
снова вспомнил, что по-прежнему ничего
о ней не знает.

Недавно
это казалось неважным: всё – кроме её
дыхания у его виска и профиля в лунном
свете – было глупым и постылым.

Он
клял себя за несдержанность, и божился,
что больше не доставит ей волнений
глупыми признаниями и вопросами, лишь
бы она вернулась.

Телефон
молчал, консьерж разводил руками – нет,
его не спрашивали, секретарша заботливо
предлагала ромашкового чая.

Он
не мог встретиться с ней даже во сне.
Незнакомые дома на знакомых улицах,
нависали над тротуарами колодцами окон.
Как из-под земли в самых неожиданных
местах вырастали замысловатые сооружения
из стекла, пластика, бетона, которых там
никогда не было, но в его памяти, искажённой
ночными фантомами, они стояли там с
незапамятных времён.

Видел
её на другой стороне улицы, бросался
вслед… Она уходила, не внемля его
призывам остановиться. То неожиданно
сворачивая, то переходя на другую сторону
улицы. Он ускорял шаг, почти переходя
на бег, но никак не мог к ней приблизиться.

Улицы
внезапно кончались…
Фонари расчерчивали местность на светлые
и тёмные полосы, и её фигура то появлялась,
то исчезала.

Он
едва переставляет ноги, безумная гонка
вымотала его.

Песчаная
дорога, тёмно-синий забор-сетка, тянущийся
вдаль. Он пытается заглянуть вглубь, но
вековые сосны стеной смыкают мохнатые
лапы.

Очередное
светлое пятно выхватывает её фигурку
и неказистую дверь, неровно покрашенную
серой краской. Через мгновение она
исчезает за ней.

Он
снова бежит, поворачивает ручку…, и...
просыпается.

Он
смотрел с обзорной площадки на огромный
город, кажущийся с высоты птичьего
полёта игрушечным. Зябкий ветер пробирался
сквозь лёгкое, не по сезону, пальто. Он
дышал на озябшие пальцы, и, прячась от
ветра, поднимал воротник.

Услышал
за спиной шаги и, даже не оборачиваясь,
понял – она.

Не
сделал ни движения в её сторону, продолжая
отрешённое созерцание.

Очень
долго они просто стояли рядом, не
произнося ни слова.

Наконец,
она заговорила.

–
Я пришла попрощаться.

–
Не стоило.

–
Я знаю.

–
Зачем же тогда? ...

–
Попросить, что бы ты меня забыл.

–
Глупо.

–
Так надо.

–
Тебе?

–
Тебе… и мне…

–
Если бы ты знала, что нужно мне.

–
Ты не понимаешь, о чём говоришь.

–
Объяснишь?...

–
….

–
Так я и думал. Только ответь, кто
он?

–
Он?!

–
Тот, к кому ты уходишь

–
Не в этом дело.

–
Тогда в чём?

–
Прошу тебя не спрашивай… Меня
не должно было быть в том баре, ты не
должен был меня останавливать... Я не
знаю, как это произошло. Но всё не так.

–
А может, именно так и надо?

–
Это невозможно, – в её голосе
звучала такая обречённость, что он
вздрогнул.

Бессмысленно.
Он не знает, как её удержать. Она уходит.

–
Ты знаешь, где меня найти.

–
Я не вернусь.

–
Я буду тебя ждать.

–
Я не вернусь…

Проглотил
ком в горле, голос же звучал на удивление
беспечно.

–
Подаришь мне этот вечер?

–
Я не…

Властно
запечатал отказ поцелуем, пытаясь
беспомощной жестокостью удержать
последний шанс. Отстранился, поймав на
губах ответное дыхание.

Её
глаза были черны, а черты лица в лунном
свете резкими, почти старческими.

–
Хорошо.

Слов
не осталось.

Они
шагают рядом, как два незнакомца. Иногда
он смотрит на неё: голова опущена, плечи
сгорблены, словно каждый шаг доставляет
ей боль.

Нет
больше серебристого смеха, задорной
лёгкости движений.

Дорожки
ночного парка безлюдны. Лишь прошлогодняя
листва хлюпает под ногами и натужно
хрипят в темноте вороны.

Вслепую
находит её ладошку и крепко сжимает,
она не отдёргивает руку, но пальцы в его
руке холодны и безучастны.

Его
охватывает горькое чувство разочарования:
почему всё должно закончиться так?

Нужно
или уходить, или прекращать эту пытку
тишиной. Но сил нет, ни на что нет сил.

Две
крошечные точки медленно продолжают
свой путь.

Извилистые
тропинки, то резко обрываются вниз – к
реке, то взлетают вверх – к самым облакам,
окрашенным в лиловый цвет ночи.

Механические
часы на кованом чугунном канделябре,
показывали без двадцати пять.

Она
вздрогнула и резко остановилась.

–
Вот и всё.

Он
молча разжал ладонь, выпуская её пальцы.

Сжал
лицо в ладонях, лаская взглядом сомкнутые
ресницы, приоткрытые губы, матовую
бледность щёк, впитывая в память каждую
чёрточку. Пробрался под шифоновую
накидку, зарываясь пальцами в волосы и
притянул её голову себе на грудь.

Вдох-выдох.
Раз. Вдох-выдох. Два.

Десять.

Отступил
назад, широко разведя руки, и безвольно
уронил их вдоль тела.

Она
сжала пальцы, в робком прощальном жесте,
и молча развернувшись, торопливо зашагала
прочь.

Когда
её фигура вдалеке превратилась в почти
неразличимую точку, он кинулся следом.

Он
не знал, что скажет, когда догонит.
Прекрасно сознавал – любые слова будут
бессмысленны.

Но
стоять и просто смотреть, как она уходит
было выше его сил.

«Не
ищи меня! Не ищи меня!! Не ищи!!!»

Её
крик становился всё пронзительней,
разрывая ему черепную коробку изнутри.
Он зажимал уши, откашливался, задыхаясь
морозным воздухом, раздиравшем горло,
и ускорял бег.

Когда
человек ищет беды, ему обычно везёт:
никаких преград, задержек, условий.

Он
совсем недолго вглядывался в пустую
улицу, на которую она свернула пятью
минутами раньше, а потом снова рванул
вперёд.

Ведомый
неподдающейся системе логикой, он то
оставлял позади несколько кварталов,
то сворачивал на каждом перекрестке;
перебегал на другую сторону улицы,
сворачивал в почти неосвещённ